– А выглядишь ты моложе.

– Ты тоже не очень-то старо выглядишь.

– Ладно, парни, – поднявшись на ноги войт решительно махнул рукой. – Все спать давайте… окромя шляхтичей – те люди к войне привычные, вот пусть и покараулят, а уж завтра, на дневке, дадим им выспаться, так?

– Так, пане войт, так!

Ну, что сказать… не так уж там и много было воинов. Почему б не покараулить? Правда, глаза слипались…

– Ты, пан Павел, когда хочешь стражу нести? – совсем по-дружески осведомился Петр из Малых Збыйовиц и, не давая ответить, предложил: – А давай не по очереди, а вместе. О том, о сем потолкуем, под разговор-то точно уж не заснем, а? А завтра на дневке выспимся, а потом уж – и Краков. Уж там-то подвигов славных насовершаем, татаровей злых побьем! Ух, скорей бы!

– Ладно, красноречивый, уговорил – давай вместе. Дядько Кныш, ты все слыхал?

– Слыхал, слыхал, – войт ухмыльнулся в усы. – Вместе так вместе, нам какая разница? Только пан Павел, учти – Петро поболтать любит.

– Да что ты такое говоришь, дядько! – вспыхнув, сверкнул глазами молодой шляхтич… и уже куда более миролюбиво закончил: – Ну, так, поболтать люблю… так что же с того?

– Да ничего. Службу только правьте, как надо. В лесах-то сейчас кто только ни шляется.

Сандомирские беженцы спать полегли на кострище, палками сдвинув костер на другое место – так было куда как теплее, уютнее. Наломали лапника, лапником же – поверх плащей, и укрылись – много ли человеку надо для счастья? Всего лишь котелок горячей похлебки, тепло и уверенность, что все вокруг – свои. От того становилось спокойней.

Павел с малозбыйовицким Петром, прихватив плащи, расположились шагах в двадцати от лагеря – в кустах, что густо росли по всему берегу. Рассудили разумно – если кто и появится, так только от Вислы – других таких дорог нет.

– Нет, вообще-то пути есть, – устраиваясь поудобнее, тихонько промолвил шляхтич. – Да татарови про них не знают – откуда им знать?

– И все же нужно по очереди обходить лагерь.

– Как скажешь. Я – запросто! Не очень-то мне и хочется спать. У нас, в Малых Збыйовицах, я вообще иногда не ложился. Когда охота или там, страда… ой…

Ремезов спрятал усмешку. Про страду парень упомянул зря – просто вырвалось. Ведь, кажется, какое дело благородному мужу до всяких мужицких дел? Для страды – оно ясно – мужики да бабы, крестьяне – смерды да холопы, а коли барин о страде вдруг заговорил, то… значит, такой барин – загоновый! Сам вынужден пахать, боронить да сеять. Чтоб с голодухи не помереть. И никаких холопов у него нет, как нет ни меча, ни сабли, одно вот куцее копьецо.

– Ты, Петруша, копьем-то хорошо владеешь!

– На медведя ходил! – захорохорился хлопец.

– На медведя? Один?

– Ну, не на медведя… на зубра! Так тот еще помощней!

– А родители-то твои живы ли?

– Давно померли, я, как уходил, уж наказал нашему ксендзу, чтоб не забывал поминать.

– Извини… С км же ты жил-то?

– Так с родителями ж!

– Ты ж сказал – померли они давно.

– Давно. Батюшка – два лета назад, а матушка… с полгода тому будет.

– Ах, вон как, – Ремезов на минуту замолк, придумывая, о чем бы еще расспросить этого парня.

Придумал:

– А в Кракове ты бывал?

– Врать не буду – дальше Сандомира не ездил.

– А по-русски откуда знаешь?

– Так матушка моя – из кривичей.

Оба замолчали, задумались. Теплая ночь окутывала берега плотным облачным покрывалом, то исходившим пушистым снегом, то разрывавшимся сверкающими прорехами звезд. Внизу, за кустами, белела река, позади чернел лес, на опушке которого спали сейчас сандомирские беженцы. Было ли убежище безопасным? Наверное, да – иначе б опытный войт, несомненно, отыскал бы другое. Люди сейчас вряд ли сюда сунулись бы – да и кто бы бродил почти непроглядной ночью? Люди – нет, но волки…

И, словно бы в ответ на мысли Павла, где-то вдалеке за рекою послышался волчий вой.

– А волки сейчас сытые, – по-польски произнес Петр. – Война.

– Волки сытые, татары нас тут не отыщут, – Ремезов задумчиво поскреб бородку. – Однако всякое быть может. Не зря ведь сидим.

– Не, не зря, – согласился шляхтич. – Не так татаровей опасаться надо, как лихих людишек. Беженцев-то пограбить да в полон взять – милое дело. А потом продать – работорговцев нынче искать долго не надо.

Парень говорил дело, и Павел, отбросив всякие мысли, молча вслушался в ночь. Тихо падал снег, где-то неподалеку, вспорхнув, забила крылами крупная ночная птица. Кто-то сердито заквохтал – рябчик? Глухарь? Тетерев?

– Слышишь? – резко повернув голову, взволнованно зашептал Петр. – Кто-то птиц испугал. Лесной дорожкою пробирается кто-то!

– Сейчас?! – изумился Ремезов. – Так ведь не видно ни зги.

– Там широко, не заплутаешь. Кто знает – и до опушки дойдет. – Шляхтич половчей перехватил копье – единственное свое оружие, если не считать засунутого за пояс ножа. – Видать, заметили костер, подобрались, выждали…

– Так идем, подымем наших!

– Идем. Да ты не торопись, господин Павел, думаю – лиходеи рассвета дожидаться будут. Сейчас вот окружат, а как чуть рассветет…

– Могут и факелы зажечь.

– Факелы? Это да… могут.

Хорошо, что шляхтич, еще уходя на сторожу, заметил, в каком месте укладывался спать войт – с краю, под высокой раскидистой елкой. Осторожно подобрался, зашептал:

– Дядько Кныш!

– Чего? – надо отдать должное, Кшыштоф проснулся сразу, и шума не поднимал, видать – и спал-то вполглаза.

– Птицы забеспокоились, – все так же тихо пояснил Петр. – Вот мы и…

– С какой стороны? – тут же перебил войт.

– Где дорога.

– Хорошо… Есть еще время. Давайте, будите всех с осторожкой.

Как видно, беженцы хорошо понимали, в какой ситуации находились, и, несмотря на усталость, спали не очень-то крепко – так же, как и староста-войт. Проснулись, поднялись молча, даже дети не вскрикнули.

– Давайте туда, к реке, – шепотом распоряжался дядько Кныш. – Там, на том бережку, балка – затаитесь и ждите. Крамеш! Лук мне передай… и стрелы… Ты всех поведешь.

– А ты, дядько?

– А мы со шляхтой задержимся чуток. Поглядим: будет нужда – так отход ваш прикроем. Ну, все… Да хранит вас Святая Дева.

– И вас…

Беженцы покинули опушку так же тихо, как и поднялись, словно бесплотные тени, растворились в ночи. А войт и шляхтичи расположились за елкою.

– Эй, Петро, – снова зашептал староста. – Ты хвастал, что стрелой добре бьешь.