Когда Генри снова пришел в себя, он был в лесу, и на секунду его пронзила ужасная мысль: что, если он все же залез к людям и не помнит этого? Но огонь по-прежнему был недоволен, он твердил: «Дай мне то, что я хочу, почему ты не слушаешься?»

Неподалеку журчал ручей. Генри пошел к нему, опустился на колени и протянул к воде трясущиеся руки, но так и не донес. При одной мысли о воде его окатило непонятным страхом, и он отполз подальше, свернулся на земле. Горло свело судорогой, он не смог бы сглотнуть, даже если бы воду поднесли прямо к губам. Надо просто отдохнуть, и он все решит. На этот раз огонь был согласен, погладил его теплом: «Отдохни, ты молодец, я все устрою» – и Генри послушно закрыл глаза.

Он очнулся и понял, что в десяти шагах от него через лес пробираются люди: двое взрослых, увешанных мешками и корзинами, и детеныш лет четырех. Генри следовал за ними, бесшумно перебегая от дерева к дереву. Зачем люди повсюду таскают за собой вещи? Огонь снова надавил ему на веки, сказал: «Спи, я справлюсь».

В следующий раз Генри пришел в себя от пронзительного вопля. Он поднял голову и увидел: кричала женщина. Она прижимала к себе детеныша, а он сам, придавив к земле мужчину, пытался схватить его за шею, тот отбивался – он был крупный и сильный, – а Генри слишком странно себя чувствовал, чтобы драться как следует. Он дернулся назад, выпуская мужчину, отполз, уперся спиной в дерево и не сразу разобрал, что женщина говорит с ним:

– …Хочешь, возьми наши вещи? Все вещи…

Генри бессмысленно уставился на нее. Зачем ему вещи? Он вцепился в землю обеими руками, но даже она не терпела его прикосновений, проходила сквозь пальцы, превращаясь в пепел.

– …знаем, кто ты. Твой хозяин шел в нашу деревню, мы успели сбежать, а другие сами вышли сдаваться. Все напуганы. В ближайшем отсюда городе устроили штаб посланников. Они ищут тебя, так что не ходи туда, видишь, мы предупредили, мы хотим помочь, только не трогай нас, мы не скажем посланникам, что видели тебя, клянусь, мы не скажем.

Голос ее то приближался, то удалялся. Огонь услышал: посланники близко, они захотят посадить его в клетку. В город путь закрыт, надо будет обойти его как можно дальше. Женщина продолжала что-то говорить, мужчина молчал, остановившимся от ужаса взглядом уставившись на Генри. Ребенок напуганным не выглядел. Мать держала его за ворот, а он тянулся к лежавшей на земле шишке.

Генри встал, держась за дерево, и побрел прочь. Что-то внутри его хотело, чтобы люди набросились на него со спины, но те даже не двинулись, он чувствовал, как их тепло удаляется от него, остается позади. А тучи давили все тяжелее, набухали обещанием воды, от которой никуда не скрыться. Генри опустился на землю: ноги сводило, будто он решил зимой искупаться в горной реке. Ветер выл, трепал деревья, где-то птицы хлопали крыльями. Генри зажал уши, чтобы не слышать всего этого, ему хотелось убить птиц, уничтожить деревья, разодрать в клочки эту уродливую тучу на небе, чтобы было темно, тепло и тихо. Но вместо этого он скорчился на земле, вдавливая ногти в ладони. Нужно найти Сердце, немедленно, он должен идти, это все наверняка закончится, если он найдет Сердце. «Это не закончится, – сказал огонь. – Теперь я – это ты».

Генри сжал зубы и сел. Надо поесть, вот что. Просто нормально поесть, поймать зверя, развести костер. Оружия нет, но оно больше не нужно. «Ладно, – сказал огонь. – Если хочешь, поешь, вдруг станешь разумным, станешь сговорчивым. Успокойся, я не обману тебя – мы ведь не враги друг другу. Просто отдохни, я все сделаю».

Какое-то время спустя Генри сидел у костра, который не помнил, как развел, и жадно ел зажаренного зайца, которого не помнил, как поймал. А огонь повторял: «Видишь, я забочусь о тебе, я накормил тебя, теперь твоя очередь. Мне нужно туда, где люди». Генри покачал головой и начал затаптывать костер. Угрожающее, налитое водой небо словно навалилось ему на спину.

Генри сунул руки в карманы, чтобы согреться, и пальцы левой натолкнулись на что-то прохладное. Он отдернул руку, но шкатулка даже не нагрелась, и он осторожно вытащил ее, сжал сильнее – и в голове вдруг прояснилось окончательно, впервые за день. Генри ошалело огляделся. Вокруг были усыпанные мелкими почками деревья с серебристо-серой корой, и его вдруг охватила необъяснимая уверенность: он был здесь раньше.

Он нетвердо пошел вперед, сам не зная куда, что-то непонятное вело его – не огонь и не память. Деревья редели, и среди них Генри увидел нечто странное. Посреди поляны возвышалась глыба темного камня, а на ней стояла человеческая фигура, тоже каменная. Она была вырезана неумело, наспех: мужчина с грубыми чертами лица стоял, сжимая что-то в поднятой вверх руке. Потом Генри разглядел у его ног силуэт второго человека – сгорбленного, едва выступающего из камня. А внизу шла надпись: «Здесь была деревня, которую разрушитель уничтожил вместе с людьми – и с моей семьей».

На секунду Генри решил, что высокий каменный человек и есть разрушитель, но потом понял: нет, это Сивард, и в правой руке у него – Сердце. Разрушитель был безликой побежденной фигурой у его ног.

«Везде этот Сивард, – прошептал огонь. Генри все еще держал шкатулку, но она больше не заглушала голос огня. – Сиварду все так легко давалось. Если б он знал, каково тебе. Он даже понятия не имел. Высокомерный прекрасный герой, совершенство, все его любили. Разве трудно такому побеждать? Родись он таким, как его враг, – что бы он тогда запел? Легко быть хорошим. Легко быть любимым. Вот бы его на твое место».

Генри долго стоял, глядя на каменное лицо Сиварда, и наконец ему подумалось: «Что, если шкатулка откроется здесь?» Он попытался открыть ее, но она была все так же наглухо запечатана. Генри ударил ее о памятник, потом еще раз и еще, надеясь, что крышка отлетит, бил снова и снова, а потом отшвырнул и обхватил каменный кулак, сжимающий Сердце.

Он смотрел, как зола ползет по Сиварду. Она проглотила лицо, надпись, сгорбленную фигуру у подножия. Генри держал руку, пока каменные люди не осыпались ему под ноги кучей пепла. Раньше он всегда чувствовал облегчение, уничтожая хоть что-то – камень, кусок дерева. Но не теперь. Этого было мало. Нужно было немедленно отыскать людей.

– Тис, – с трудом разжимая челюсти, пробормотал он, – помоги мне. Мне надо поговорить. Помоги мне.

«Наверняка он тебя слышит, – услужливо подсказал огонь. – Просто никто не хочет помогать такому, как ты».

Генри пнул ближайшее дерево с такой силой, что оно вздрогнуло.

– Ты должен мне помочь! – заорал он. От ярости у него потемнело в глазах, и он ударил по дереву еще раз. Ногой, потом кулаком, бил его, пока оно не упало. – Ты меня втянул! Ты и твой Барс! Вы обязаны мне помочь!

«Никто не придет, – напевал огонь. – Ты никому не нужен такой, как теперь. Только мне».

Он проснулся, сел рывком – и понял сразу две вещи. Первое: наступила ночь. И второе: прямо перед ним – чье-то лицо.

Лицо было маленькое, а место – незнакомое. Генри дико огляделся и понял, что сидит под раскидистой елью на вершине холма, припав к земле и вытянув вперед руку, и эта рука замерла в воздухе напротив круглого детского лица. Под елью был потухший костер, рядом спали мужчина и женщина – те самые, которых он едва не поймал в лесу. «Надо быть идиотами, чтобы после такого устроиться на ночлег, не оставив часового», – устало подумал Генри. И мысль была его собственная.