– М-да? – изогнул брови Руперт. – То есть ты любишь такие игры? Хочешь – устроим?

– Только если привязан будешь ты, – мило улыбнулась наемница.

– Никаких проблем, но только при условии, что ты не станешь при этом отлынивать, – невозмутимо откликнулся Руперт.

– А это как получится, – уклончиво ответила Нэт.

– Тогда перебьешься.

Он развел руками, а затем облокотился о спинку кресла и раздраженно спросил:

– Так зачем ты сюда притащилась? Говори быстрее, у меня много дел.

– О да, это мы уже поняли! – язвительно воскликнула Нэт.

Я неловко переступила с ноги на ногу.

– Виконтесса, надеюсь, вы понимаете, что к вам мои слова не имеют никакого отношения? – уточнил Руперт, повернувшись ко мне, но тут же с упреком покосившись на наемницу.

– Догадываюсь, – пробурчала я.

Я не лгала. Ситуация хоть меня и смущала, но не выбивала из колеи настолько, как могла бы, к примеру, с полгода назад.

– Между прочим, мы с виконтессой действительно пришли к тебе по делу, – заявила Нэт. – Мы уполномочены сообщить, что план действий по возвращению королевского письма готов. И мы можем посвятить тебя в его детали – если, конечно, ты не слишком сильно занят делами.

Она многозначительно подняла брови.

– Ну так давай выкладывай, – отозвался Руперт, одновременно пододвигая мне стул.

За день до намечающегося торжества в загородном доме брезийского посла Эльвара лер Донна жизнь била ключом. Хотя до дня рождения посла и оставались еще целые сутки, на хозяина особняка, равно как и на всех его домашних, навалилось несчетное число приготовлений. Праздник в узком кругу гостей был делом нешуточным. С утра послу и его супруге пришлось провести уйму времени в обществе портных, а также разбирая почту, состоявшую из поздравлений, подарков, благодарностей за полученные приглашения, вынужденных отказов от приглашений, сопровождаемых развернутыми сожалениями, и конечно же обычных писем скорее политического, нежели личного содержания. Тем временем во всем доме проводилась генеральная уборка, а ближе к вечеру на кухне приступили к приготовлению некоторых блюд. По большей части жарить, варить, тушить и печь повару и его многочисленным помощникам предстояло завтра, однако кое-что можно и нужно было сделать загодя: к примеру, замариновать мясо. Так что невероятно вкусные запахи плыли по дому уже сейчас, дразня нос и предупреждая о том, что назавтра ожидание пиршества станет еще более невыносимым.

Из полного суеты, запахов и неизбежной во время уборки пыли дома многие старались по мере возможности выбираться во двор. Здесь тоже царила суета: слуги выбивали ковры, таскали воду, а также разгружали многочисленные телеги с подарками, продуктами, винами и прочими товарами. Зато во дворе у обитателей особняка появлялась возможность превосходно провести время, отдохнуть и развеяться, поскольку именно сюда сходились артисты и музыканты, стремившиеся выступить на завтрашнем мероприятии. В дом этих людей пока не допускали, а во дворе их выступления внимательно смотрел и слушал церемониймейстер, который и принимал затем решение о том, кому из них предоставить кров, еду и приглашение на работу.

Среди готовящихся выступить музыкантов зрительницы женского пола не могли не отметить необыкновенно обаятельного молодого человека со светло-русыми волосами, узкой бородкой и харизматичной улыбкой. Когда же настала очередь юноши и он запел, аккомпанируя себе на лютне, наблюдательницы и вовсе были сражены наповал. У певца оказался необыкновенно приятный голос, а артистичность исполнения придавала достоверности столь удачно избранному им романтическому образу.

Королевну трубадур полюбил когда-то.

Он ей песни посвящал, он лишился сна.

Были парню не страшны стражи и солдаты,

Ведь ему была нужна именно она.

Серенады распевал ласково и нежно,

Всюду следовал за ней, ждал вестей в саду.

И откликнулась она – это неизбежно –

На его горячий пыл, на свою беду.

Переписывалась с ним две недели кряду.

Ей, сгоравшей от любви, стали немилы

Соболиные меха, пышные наряды,

Разговоры при свечах, людные балы.

И, одевшись в первый раз скромно и неброско,

Попрощавшись с соловьем, садом и дворцом,

Дева села второпях в крытую повозку

И пустилась колесить вместе с молодцом.

Только стала замечать (поначалу робко,

О, покуда время шло, было все ясней),

Что безвкусна для нее сельская похлебка

И постель из колких трав – вовсе не по ней.

Утомилась – нету сил – от тягучей тряски.

За стеной ее ждала воля, да не та.

Не осталось даже букв от красивой сказки.

За обложкою, увы, крылась пустота.

Чем любимого винить за судьбину злую

И размазывать рукой слезы по лицу,

С ним простилась на заре тихим поцелуем

И вернулась во дворец к своему отцу.

Кто придумал про мужчин, что они не плачут?

Долго он бродил в тени запертых ворот.

Неужели не могла девушка иначе?

Впрочем, нынешних принцесс кто же разберет?

Уходящие года сложатся в десятки,

И когда его виски тронет седина.

Аромат ее духов, до слезинок сладкий,

Будет все еще витать в междумирье сна.

Образ несчастного трубадура быстро переплелся в представлении слушательниц с образом самого исполнителя. На словах: «Кто придумал про мужчин, что они не плачут?» – многие из девушек приложили к глазам платочки. Уж очень тоскливым был в этот момент взгляд поющего, уж больно трогательное и уязвимое выражение приняло его лицо.

Среди наиболее внимательных слушательниц были не только служанки, но и хозяйка дома, супруга посла. Сорокадвухлетняя Беатриса лер Донн была пышнотелой блондинкой с пухлыми губами и томным взглядом. Дослушав песню, она кокетливо промокнула платком сухие глаза и сделала знак церемониймейстеру. Тот почтительно кивнул и сообщил певцу, что он приглашается выступить на завтрашнем приеме.

Удачливого музыканта незамедлительно проводили в служебное крыло, где находилась предоставленная ему до завтра комната. Однако же в скором времени он снова появился во дворе и, завидев Беатрису, устремился прямиком к ней.

– Госпожа лер Донн, я бы хотел поблагодарить вас лично, – произнес он, проникновенно заглядывая ей в глаза. – Ведь, как я понимаю, именно вам я обязан оказанной мне честью.

Супруга посла с удовольствием встретила взгляд певца.

– Вам непременно представится такая возможность, – негромко сказала она. – В более позднее время.

И, многозначительно улыбнувшись, направилась по своим делам. Музыкант смотрел ей вслед. На его губах все еще продолжала играть не менее многозначительная улыбка. Однако думал он о чем-то другом.