Подбежав ближе, он увидел, что она стоит босиком, держа башмаки в руке; другой рукой она придерживала широкополую шляпу, чтобы ее не сдувало ветром. На ней было белое платье из легкой ткани, которая сходила у Службы за хлопок, хотя волокна ее добывались из каких-то корнеплодов. Руки ее были обнажены до локтя, а хлопавший подолом ветер то и дело открывал взгляду лодыжки и икры. Кроме того, платье подчеркивало изгибы ее бедер и высокую грудь, а также необычную ширину ее плеч. Он никогда еще не видел в Вейлах подобного наряда, но, пожалуй, он ему нравился. Больше всего она напоминала сейчас девочку, играющую на пляже в Блэкпуле или Фринтоне, да она и сама, наверное, ощущала себя совсем юной. Раскрасневшись от ветра, она громко смеялась, глядя, как он еле передвигает ноги.

Он инстинктивно поднял руку, чтобы снять шапку, и вспомнил, что он в тюрбане. Боже праведный! Целовать женщину с покрытой головой?

Ну а куда деваться? Она упала в его объятия и с готовностью ответила на поцелуй, пребольно стукнув своими башмаками ему по боку, когда обнимала его одной рукой. Потом она обняла его и второй, и тут же ветер сорвал с нее шляпу. Она выругалась. Он оторвался от нее и бросился за шляпой, отметив краем глаза, что Сотня продолжает следовать все в том же порядке, направляясь к далеким руинам. Заметил ли Экзетер их встречу, и если заметил, сделал ли из этого соответствующие выводы? Впрочем, какая разница – Домми наверняка рассказал ему, как обстоят дела.

Джулиан вернулся к ней со шляпой и еще раз поцеловал ее.

– М-м! Ходьба пошла тебе на пользу, – сказала она, чуть дыша.

– На самом деле я уже плелся из последних сил, когда увидел тебя. – Зато теперь он ожил. Урсула Ньютон возбуждала его.

Он отдал ей шляпу и забрал в обмен башмаки, сунув их под мышку. Держась за руки, они побрели по песчаному руслу вслед за Сотней. Что же придумать, чтобы не вести ее к этим проклятым руинам? В голову, как назло, ничего не приходило.

– Эти зулусы, полагаю, нагианцы? – спросила она.

– Верно. Его старые товарищи по Лемодийской кампании.

– А как генерал Экзетер?

– Как и можно было ожидать, в полном порядке. – Он уже начал врать.

Урсула вопросительно посмотрела на него. Глаза ее были карими, с маленькими золотыми прожилками.

– Ты нашел аргумент, способный заставить его прекратить это безумие?

Хотелось бы ему найти аргумент, способный остановить ее…

– Не совсем. Я… У нас не было возможности поговорить как следует.

Она промолчала. Поля шляпы скрывали ее лицо.

– Помнишь тот вечер у Пинкни? – спросил он. – Я предположил еще, что Экзетер, возможно, видит что-то, что остальные из нас не заметили?

– Говори. – В ее голосе послышалась ирония.

– Ну, у него имеется занятная теория насчет того, что «Филобийский Завет» сам по себе может служить накопителем маны. Нам известно, что имел место несчастный случай; мы знаем, что Гарвард чуть не умер от этого. Мана, несомненно, ушла на предвидение. Экзетер считает, что каждый раз, когда оно подтверждается, количество маны растет.

– Ты в это веришь?

– Я не знаю. Мне кажется, нам нужно вернуться к Профу Роулинсону и посоветоваться, прежде чем предпринимать какие-то действия. Не забывай, – поспешно продолжал он, не дождавшись одобрительных возгласов, – меня послали сюда на разведку. Мы разведчики, а не боевая группа. – Он-то разведчик, конечно. Урсула же могла думать о себе иначе.

– Вздор! Этого достаточно, чтобы Проф рехнулся. Ты что, серьезно веришь в то, что пророчество может каким-то образом жить собственной жизнью, набираясь сил от своих удач? Ты относишься к идее как к чему-то антропоморфному!

– Не я первый, старушка. Вера – это тоже идея, и не одна вера стала антро-как-ты-там-сказала. Религии и национальные государства – это тоже идеи. – Тут Джулиан подумал еще об одном. Если он и не убеждал еще Урсулу, он по крайней мере начинал верить сам. – Подумай, что было бы, если бы Зэц никогда не пытался разрушить «Завет», – ведь тогда не случилось бы куча всего, верно? Но Зэц вмешался, и все это произошло, и все говорят: «Ух ты! Снова сбывается этот „Филобийский Завет“, здорово, правда?» Люди говорят об этом, и его цена повышается. Слава – это источник маны, этого-то ты не будешь отрицать?

– Нет уж, возьмем другой пример! Трафальгарская площадь знаменита? Знаменита! У нее что, тоже есть мана?

– Как знать? – не сдавался Джулиан. – Взять меня: я, например, всегда с гордостью смотрю на старика Горацио на верхушке его дурацкой дымовой трубы[3]. По крайней мере виртуальность там есть. Может, виртуальность для какого-то места – это то же, что мана для человека? Может, места набираются виртуальности от поклонения так же, как люди набирают ману? – Черт подери, а ведь заманчиво! Когда он вернется в Олимп, он не просто спросит об этом у Профа, он обдумает все это письменно и вынесет на всеобщее обсуждение. Впрочем, сейчас для него важнее всего Урсула. И потом, мана не подчиняется законам логики. И харизма тоже. И узлы, и порталы.

И капитан Смедли.

Они уже одолели половину пути. Сотня почти дошла до храма; следом за ней тянулся хвост паломников. От храма остались одни развалины, упавшие колонны сиротливо желтели на белом песке. Джулиану пришло на ум сравнение с желтком на яичнице-глазунье, и он сообразил, что проголодался.

Нагианцы не подпустят к Освободителю никого до тех пор, пока тот не завершит обещанную проповедь. Джулиан сомневался, что они смогут удержать Урсулу, если она захочет вломиться.

– Что еще ты узнал? – спросила она, так и не глядя на него.

– Немного. Ну… у него есть союзники. Астина и Ирепит помогали ему. Он только что имел аудиенцию у Висека.

Теперь она наконец повернула голову – ее глаза сердито блестели.

– Об этом знают? – Она сразу же уловила суть угрозы.

– Не все и не все, – признал он.

– И как он объясняет людям сотрудничество с демонами?

– Гм, тебе лучше спросить это у него самого. Послушай, милая, пообещай, что не сделаешь ничего такого, так как…

– Не буду я ничего обещать!

– Черт возьми, Урсула, ведь это же опасно!

– Что опасно?

– Становиться на пути у пророчества! Зэц уже много лет пытается сделать это. И все, чего он пока добился, – это укокошил уйму невинных людей: родителей Экзетера, Джулиуса Крейтона, бедного старину Волынку… Ты тоже обожжешь пальцы, если полезешь в это дело. И я прошу тебя… Ох, проклятие!

К черту Урсулу. С противоположного берега спускалась на песок длинная вереница улан верхом на моа, направлявшаяся к Освободителю и его Сотне. Их было не меньше ста.

Давным-давно, еще в шестнадцатом, приехав с фронта в отпуск в Лондон, Джулиан решил пойти в кинотеатр. То, что происходило перед его глазами сейчас, очень напоминало фильм. Там действие разворачивалось на холсте экрана, здесь – на залитом солнцем песке, но и там, и здесь он видел одинаковые черно-белые фигуры – дергающиеся, бесшумные, немного размытые и какие-то нереальные. Для полноты сходства недоставало только раздолбанного пианино.