1988 года в «Советской России» появилось письмо, написанное ленинградским преподавателем Ниной Андреевой[613]. Письмо содержало теплые слова в адрес Сталина и резкую критику плюралистических и антисоциалистических веяний, провозглашаемых ныне в советском обществе. Пока же Андреева волновалась о молодых людях, нынешних и будущих своих студентах, высокопоставленные партийные консерваторы переживали, что все более теряют контроль над социально-политической ситуацией. Недовольство чрезмерной гласностью[614] консерваторы озвучили на XIX конференции КПСС, прошедшей в конце июня 1988 года.

Для Горбачева XIX конференция стала точкой невозврата – той точкой, где базовые параметры советской политики претерпели необратимые изменения. Были приняты новые процедуры избрания генерального секретаря партии, реорганизован аппарат ЦК и радикально расширено пространство для обсуждения принципиальных вопросов [Beissinger 2002: 82]. И хотя подобные новшества приветствовались демократическими наблюдателями, они еще более дестабилизировали ситуацию в Советском Союзе. Горбачев обещал платформу для будущих реформ, но его способность управиться с ними ставилась под сомнение общественными и региональными группами, обращавшими мало внимания на корпоративную солидарность: свои решения они приняли много раньше, чем Горбачев успел сделать хоть что-то. Он был настолько загружен всевозможными проблемами, что «ни у кого не было времени подумать, не говоря уже о том, чтобы переосмыслить прежние выводы»[615]. На фоне всех этих перемен 7 декабря 1988 года в самом сердце Армении разразилось стихийное бедствие.

В отличие от трагедий в Ашхабаде, Ташкенте и Чернобыле, случившихся утром, армянская земля задрожала чуть ранее полудня. Случилось это приблизительно в пятидесяти километрах к северо-западу от Ленинакана – второго по величине города республики[616]. Первым же толчком, магнитудой в 6,9 балла по шкале Рихтера, были уничтожены десятки окрестных деревень, два крупных города и едва не повреждена атомная электростанция [Miller D., Miller L. 2003: 13]. Тысячи жителей западных регионов республики погибли мгновенно или же оказались под завалами. Спустя несколько суток спасатели уже с трудом могли обнаружить выживших. Согласно чересчур черствому замечанию представителя советского штаба, «с каждым днем стонов [было] все меньше»[617].

Когда началось землетрясение, мужчины и женщины были на работе, дети – в школах, а домохозяйки и старики – дома. Один учитель ленинаканской школы вспоминал, как почувствовал первый толчок и тут же велел ученикам бежать из здания; со вторым ударом, магнитудой в 5,8 балла, школа рухнула, унеся с собой жизни большей части учащихся [Verluise 1995: 18]. В целом город населением в триста тысяч человек враз лишился около 75 % инфраструктуры [Verluise 1995: 28]. Первоочередную помощь, как зачастую бывает при подобных бедствиях, пострадавшим оказывали не официальные институции, а простые люди, пострадавшие чуть менее других [Verluise 1995: 19]. Владелец местной фабрики в момент толчка ехал на машине домой и не сразу осознал, что произошло. Въехав в Спитак, он увидел кошмар наяву. Мужчина сел в грузовик и отправился в Ереван, откуда вернулся с шестьюдесятью товарищами, и вместе они освободили из-под завалов десять студентов. Из Еревана в Ленинакан направлялось такое количество людей, что на подъездах к городу образовались километровые пробки.

Не стоит сводить к цифрам столь душераздирающие трагедии, однако, по приблизительным подсчетам, в первые же десять суток было подтверждено двадцать пять тысяч жертв (хотя действительное число погибших было, вероятно, еще выше), сорок тысяч были спасены из-под завалов, а около полумиллиона лишились крова в городах и деревнях [Alderson 1989]. Что же касается ущерба, нанесенного городам, то тут мнения расходятся, в силу того что в советских отчетах больше внимания уделялось качеству строительных технологий, применявшихся при возведении новых высоток. Пьер Верлюиз пишет, что здания, возведенные как до, так и после 1950 года, в равной степени могли защитить горожан. Невысокие, добротно сложенные дома проявили себя не хуже недавних «панельных, высотой от девяти до шестнадцати этажей» [Verluise 1995: 27]. Это утверждение небесспорно, однако снимки с воздуха действительно показывают по устоявшим при толчках зданиям смешанную картину. На деле же землетрясение было столь мощным, что перед ним оказались бессильны самые передовые инженерно-строительные достижения того времени.

Если Спитак и Ленинакан понесли серьезнейшие потери, то Ереван – столица республики – практически не пострадал. Но несмотря на то, что город находился за пределами активной сейсмической зоны, на его примере наиболее отчетливо видно напряжение, в самых разных формах пронизывавшее тогда всю Армению. Вечером того же дня советский фотограф Ю. М. Рост вылетел из Москвы в Ереван. Он ощущал страх соседей по салону: все уже знали о страшном землетрясении, но о судьбе тех или иных его жертв не знал практически никто. Когда самолет пролетал над Армянской АЭС, «сидевшие у иллюминаторов опасливо поежились». По счастью, «станция выглядела непострадавшей»; это впечатление в дальнейшем окажется верным [Rost 1990: 96].

Сойдя в Ереване, Рост не заметил в городе «никаких признаков землетрясения» [Rost 1990: 97]. Стихия миловала и без того политически неспокойный город. Рост был поражен обилием бронетехники на улицах, к ночи абсолютно опустевших, – сценарий после мощного землетрясения маловероятный. Несмотря на видимое спокойствие, столичный Ереван был вынужден не толь ко оперативно осуществлять спасательные мероприятия в зоне бедствия, но и проводить военные операции, связанные с этническими конфликтами. Еще в аэропорту Рост был поражен нескончаемой вереницей вертолетов, прибывавших из Спитака с изуродованными телами жертв [Rost 1990: 101]. Словом, несмотря на видимость покоя, о нем Ереван мог только мечтать.

Горбачев в это время находился с визитом в Нью-Йорке: генсек готовился выступить с речью в ООН и попытаться наладить диалог с администрацией недавно избранного Джорджа Буша – старшего. Даже если ему докладывали о протестующих неподалеку от его резиденции армянах, он вряд ли тогда мог предположить, что сам вскоре отправится в Армению. Выступление в ООН состоялось уже после землетрясения, но дальнейшую программу поездки – переговоры в Штатах, визиты на Кубу и в Великобританию – пришлось спешно отменять[618]. Если в Нью-Йорке Горбачева встречали радушием и фанфарами, то в Армении он тут же увяз в этнических, региональных и общегосударственных политических перипетиях.

Брежнев, прилетев в 1966 году с Косыгиным в Ташкент, выступил с пламенной речью в самом сердце пострадавшего города. Но поскольку в Армении землетрясение поразило огромную территорию, Горбачев не мог приехать в некий эпицентр, где бы он – в том самом советском духе – мог обратиться к жителям и пообещать, что все разрушенное будет вскоре заново отстроено; вместо этого ему пришлось самолично проехать от одного разрушенного города к другому, чтобы на месте оценить сложившуюся ситуацию. Глава Совмина Н. И. Рыжков прибыл в Армению еще прежде, чем Михаил и