- Да ну, делать вам больше нечего.

- Правильно, пальцем не шевельну. Хотя, — процедил философ сквозь зубы, — я их ненавижу.

- Кого?

- Вы — пьяниц, я — убийц.

- Ну понятно, кто их любит.

- Варя, я задам вам глупый вопрос, но для меня очень важный.

- Как я к вам отношусь, да?

Нет, какая самоупоенность! Привыкла красавица, что все у ее ног пресмыкаются. Петр Романович улыбнулся, любуясь маленькими ножками в золотисто-пестрых лаптях.

- Это, конечно, очень важно, но. — вдруг он почувствовал настоящее волнение. — А как вы ко мне относитесь?

- Сказать вам? Сказать?

- Сделайте милость.

- Я вас полюбила. Честно!

Так не бывает, тут какая-то хитрость. розыгрыш (или заговор), но в первые секунды философ испытал никогда не испытанное в жизни блаженство. О, соле мио — солнце мое! Он смотрел, не отрываясь, в пылающее лицо и едва слышал, что говорила она сбивчиво, не в такт прерывистому дыханию:

- Это нечаянно, против воли, я не хотела, но как только я вас увидела, все время о вас думаю.

- Тогда, во время катастрофы? — уточнил он просто так, чтоб вступить в дуэт.

- Нет, раньше! Помните, на той неделе во дворе, помните? Вы с Валерой так церемонно и молча раскланялись, как загадочный рыцарь.

- Рыцарь? — удивился философ. — Не помню, неважно. То есть вас не помню, я вас не видел.

- Как? — ахнула Варенька. — Как не видели?

- Я бываю рассеянный, но это неважно. Нет, так нельзя, — Петр Романович начинал потихоньку приходить в себя, осваиваясь в новом мире, с новым солнцем. — Вы меня прямо сокрушили, играете не по правилам, надо постепенно завоевать.

- Не хочу воевать. Я сказала — и сказала!

- Вы мне так нравитесь, что вам не составило бы труда.

- Так в чем дело?

- «В том, что я тебе не верю», — произнес он мысленно, побоясь произнести вслух.

Он хотел верить, так хотел, что, кажется, жизни не жалко.

- Вы Ангелевича Валерой называете? — не об аналитике-шоумене хотелось говорить (вообще ни о чем не говорить, а переживать самые драгоценные мгновенья), но рассудочность философа исподволь сказывалась.

- Иногда. А что?

- Мне как раз понравилось, как вы сказали Полю, что со всеми мужчинами на «вы».

- Я с ним на «вы», к тому же он старик.

- Тем более! «Валера».

- Сейчас стиль такой, пожилым приятно. Да ну его! Петр Романович, что нужно, что вы хотите?

- Мне нужны доказательства. — Он уже придумал испытание. — Вы должны мне принадлежать, — высказался «теоретически» и тотчас почувствовал, что именно этого и хочет — с той минуты, как увидел ее, и испугался: «Сейчас она пошлет меня к черту по заслугам!» Но она сказала:

- Я согласна. Прямо сейчас?

- Господи! — простонал Петр Романович. — Куда ж вы так торопитесь? Посторонний мужчина, как последний хам, предлагает вам постель.

- Не посторонний и не хам, а вы! Вам же нужны доказательства? Вот я и хочу доказать, что у меня мужчин не было.

- Неужели? — поразился он. — Откуда ж ты такая взялась?

- Я только хочу знать, любите вы меня или нет.

«Ловушка! — предупредил себя Петр Романович. — Тут какая-то ловушка!» — и сказал против воли:

- Люблю.

«Если это и неправда, — пронеслось в голове, — теперь все равно.»

- Я так и знала, — воскликнула Варенька, — с тех пор, как мы увидели друг друга во дворе!

«Я ее не видел, но это все равно.»

В бессмысленно-повторяющемся рефрене «все равно» была какая-то обреченность, паралич воли; философ ощущал себя «животным на заклании», но и блаженство не покидало его, такая полнота жизни, что ничего не хотелось, даже обладания. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Но она, конечно, ждет действий и доказательств. Петр Романович вздохнул со всхлипом, шагнул к тщедушному парапетику, разделяющему их, и услышал шум за спиной. «Опять Подземельный подслушивает! — вдруг опомнился. — Он же убит!» — обернулся: на галерейку вышел Игорь Ямщиков.

- Почему Ивана Ильича убили? — вот такой нелепый вопрос он задал соседу; Петру было не до него, ни до чего, но лезть на глазах у архитектора через перегородку как-то неловко. «Я буду вас ждать», — прошептала Варенька и ушла, и солнце словно притушило свой пушистый блеск.

- Ну, чего тебе?

- Почему убили Ивана Ильича?

- Спроси у следователя.

- Не говорит. или не знает. Я только что с допроса.

- А я откуда знаю?

Игорь, не отвечая, глядел пронзительно черными круглыми глазами.

- Где ты провел ночь?

- В Завидеево.

- Чего это ты туда-сюда?

- Чтоб Тоню не волновать. Дела еще не закончил, а ей вчера обещал вернуться.

Да, Игорек — врожденный подкаблучник; счастье, что в супруги досталась ему не «владычица морская».

- Петр, говорят, ты явился чуть ли не свидетелем убийства.

Петру Романовичу ночное происшествие уже осточертело; куда больше волновал его царственный подарок — любовь юной незнакомки. В голове тотчас застучал Блок: «По вечерам над ресторанами… и каждый вечер в час назначенный. и вижу берег очарованный и очарованную даль.»

- Извини, Игорь, я занят.

- Чем? Происходит трагедия.

- Не преувеличивай.

- Я преувеличиваю? — завопил Игорь. — Ты избегаешь разговора со мной?

- Да в чем дело, черт возьми!

- Ты не замечал — нет, постой, не уходи! — не замечал, что покойный любил совать нос не в свои дела?

- Замечал. Какие роковые тайны он мог у тебя подслушать?

- Почему у меня?

- А почему у меня? Нас с тобой двое соседей осталось. Вот еще девушка въехала, — переключился философ с наслаждением, — к дядьке, в среду.

- В среду? — переспросил Игорь; тут Петр Романович заметил, какой у архитектора измученный, потерянный вид, и у него неожиданно вырвался «глупый вопрос», который он так и не собрался задать Вареньке:

- Кто поставил букет роз ко мне в маленькую комнату? Не ты?

Игорь так долго и задумчиво глядел на Петра Романовича, что у того проскользнула мыслишка: уж не сошел ли архитектор с ума? Наконец сосед высказался:

- Не я.

- А кто?

- Не знаю.

- Когда Подземельный закричал перед смертью, мне послышался еще один голос наверху. Не твой?