вызвало недоразумение, от которого Мария де Нагловская так окончательно и не освободилась: сложилось мнение (или делался вид, что сложилось мнение), что она была простой ученицей Рэндольфа, без отчетливой оригинальности[117]. Она энергично протестовала: «Свет, который меня просвещает, не есть свет, просвещавший Рэндольфа». В своем произведении «Мужской сатанизм, женский сатанизм» она изложила отличия соответствующих доктрин; она упрекала Рэндольфа в том, что он барахтается в «индусском идолопоклонстве», полагает вселенную коллекцией независимых анимических частиц, в то время как сама заявляла: «Мы не движемся к Единству, мы с самого начала суть Единство, которого никогда не было»[118]. Кроме того, ее перевод, несомненно, превосходит оригинал, который она оживляет и упорядочивает, если верить уточнениям Аллана Ф. Оделла: «Произведения Рэндольфа, отчасти опубликованные при его жизни, предстают в хаотичной форме, без четкого плана и точной конструкции. Прежде, чем писать, он несколько дней оставался неподвижным и сконцентрированным, затем, вдруг, хватал перо и бумагу и поспешно писал, никогда не перечитывая написанное»[119].

После своего перевода Сексуальной магии Мария де Нагловская опубликовала рассказ Священный Устав магической любви (1932), который она озаглавила «признание»; таким образом, это своего рода символическое признание. Автор призывает нас узнать ее в героине, Ксенофонте, молодой русской девушке, живущей в замке на Кавказе. Во время грозы она видит в своем саду печального призрака, жалующегося на потерянные владения: это «Мастер Прошлого», иначе говоря, Сатана, чей вид потрясает ее, и она отдает ему свое сердце. С этого момента она ведет диалоги с голосом невидимого Мастера; она чувствует его везде рядом с собой; или на ее губы ложится поцелуй, или бесплотные ласки окутывают ее. Он объявляет ей, что подвергнет ее испытанию, и назначает встречу в час ночи, под гигантским дубом. В ожидании этого момента она возвращается в замок отдохнуть. Пока она спит, молодой казак-сосед, Миша Васильковский, входит в ее комнату и берет ее силой. В ужасе она ему кричит: «Я не твоя, я принадлежу другому, безграничному существу, по сравнению с которым ты ничто». Он уходит в ярости, решив узнать, кто же его противник; в отчаянии, она надевает траурные одежды, полагая, что лишилась благодати своего Мастера. В этот момент она слышит Голос, приказывающий ей взять бумагу и цветные карандаши; под его руководством она рисует магическую фигуру, часы Аум. Цифры, обозначающие час, имеют эзотерическое значение, указывая, каким образом должна свершаться «мистерия освобождения». Голос шепчет: «Мне нужен мужчина и женщина, дабы в них возродиться». Ксенофонта понимает, что акт насилия был необходимой жертвой. Она выходит в поисках Миши, находит его на балу в замке и уводит с собой в лес, где Мастер назначил ей встречу. В тот момент, когда они уходят, в парке, Миша в трансе чертит саблей священные знаки, произнося странные фразы. Гордый, но простоватый молодец, которым он был, превращается в посвященного, рассуждающего на тему символизма чисел: «77 — это число освобождения… Это второе посвящение, посвящение в мужчину… Это также второе пять… пять…Звезда Другого Берега…». В таком же сомнамбулическом состоянии он обращается к своей спутнице: «Предлагаю тебе подняться чрез меня от Шести к Одному, или от 41 к 77…». Когда кризис проходит, Миша смотрит на Ксенофонту другими глазами. Подняв ладони к небу, гордый казак дважды падает пред ней ниц: «Я воздаю тебе почести, О, Ксенофонта, о, благословенная плоть Его желания! — без тебя я бы не знал, как совершается Переход». Желая углубиться в это дикое место, он уносит на руках вялую Ксенофонту. Она не может более открыть глаза; она стала настолько чистой, что даже ее любопытство уснуло: «Плоть чиста, пока разум спит». Она догадывается, что они пришли на порог леса, где хоры поют гимны в их честь; ее кладут на алтарь, покрытый мехом. Свершается церемония и в тот момент, когда Миша произносит формулу, символизирующую «Святую Троицу», Ксенофонта чувствует, как ее веки открываются. Она видит Мишу в состоянии высшего великолепия. На рассвете сцена рассеивается, Миша принимает свой нормальный вид. Сидя вместе на траве, поедая лесную землянику, они делают вывод из этого приключения: «Что я буду делать? — говорит он наконец. Я буду тебя наставлять, Ксения. Я буду говорить тебе человеческим языком небесные Истины, которые мне были открыты сегодня ночью, благодаря тебе».

Этот необычный рассказ оставляет нас неудовлетворенными; мы осознаем лишь общую идею того, как самый грубый самец становится королем и мудрецом, при соприкосновении с женщиной, выразившей желание служить темной Силе, несчастной и угнетенной, каковую женщина чувствует в природе. Она также приобретает оккультную силу и передает ее тому мужчине, которому вверяет право безраздельно властвовать. В Свете секса (1933) и Тайне повешения (1934) Мария де Нагловская дает теоретическое развитие идеи, которую она называет «женский сатанизм». Цель ее религии состояла в том, чтобы образумить Злого Духа, но не за счет борьбы с ним, а за счет его освобождения, очищения его при помощи ритуалов, дабы заставить его служить во Благо человечества: она называла это «искупление Сатаны». Она говорит: «Во всем мире царит озлобленность. Она мешает мужчинам быть мужчинами, а женщинам — женщинами. Даже дети не могут быть детьми, наивными, свежими, радостными, из-за этой озлобленности, которая кричит в живых существах как безутешное отчаянье. Самые разные имена давались этой злой силе, потому во все времена ее стремились парализовать. Ее называли Сатаной, Дьяволом, злым духом, духом разрушения, что еще я знаю!…. Все эти имена не имели ничего общего с реальностью и вот почему Враг никогда не был укрощен»[120]. Искупление Зла свершится через женщину, при помощи магии Слова и Плоти: «Было бы достаточно открыть истинное имя (основное сходство) озлобленности, чтобы ее локализовать и таким образом, стереть с лица земли. Это тайна, потому что человеческим языком сложно объяснить жизнь и сущность слов, так как, действительно, если бы мы умели произносить, то есть, исполнять, обряды, символизирующие Высшую Преграду, вся ее зловредная сила была бы парализована. Более того: ее бы больше не существовало»[121]. Мария де Нагловская черпала из веры своего детства, и часто ходила предаться размышлениям в часовню Нотр-Дам-де-Шам. Она придавала раскаянию священное значение и поэтому видела в предательстве и повешении Иуды великую тайну, которую нужно изучить: «Невозможно стать адептом религии Третьей Эпохи Троицы, не приняв догму, которая ставит поступок Иуды на одну ступень с поступками Иисуса, полностью признав, что точно так же правая нога неотделима от левой, когда мы делаем шаг вперед»[122]. Поступок