— И что, ты уже ощущаешь ревность, зависть с их стороны?

— Открыто нет, но подспудно да. И ты скоро ощутишь. Хотя у тебя вообще-то нет равных по статусу конкурентов, так что тебе это не грозит. А у нас есть еще такой момент — дети в школах привязываются к нам, мы ведь видим в них детей, мы умеем играть, развлекать, чего не умеют местные, мы умеем поговорить и обнять. А потом мы уезжаем, а местные учителя принимают огонь разочарований и обид на себя. А дети чувствуют себя обманутыми и брошенными. И это повторяется с каждым волонтером.

— Но польза-то есть. Она измеряется в количестве детей, выучивших английский, например.

— Это ты так измеряешь. А мои односельчане измеряют пользу от меня в количестве денег, риса и муки, подаренной им в качестве помощи. И когда я заканчиваю сайт их деревеньки в Интернете и говорю им, что теперь к ним приедут туристы и они смогут делать на них деньги, они спрашивают у меня только одно: а сколько денег ты дашь нам сейчас? Все бесполезно. Им не нужны туристы. Им не нужен я. Они довольны своей жизнью, и мы им только мешаем.

— И какой выход?

— Не знаю. Ума не приложу. Вообще не понимаю, зачем мы здесь. Вначале понимал, а теперь не понимаю. Африке помогают уже более пятидесяти лет. И ничего не изменилось. Ни-че-го. Где-то даже стало хуже. Я вот отработал два года, на собственной шкуре понял, что все, что мы делаем, никому не нужная ерунда. По поводу всей донорской помощи мне приходит на ум такое сравнение: спишь себе субботним утром у себя дома, вдруг кто-то стучится в твою дверь и заявляет, что он богат и ему делать нечего, вот он и решил помочь тебе по дому. Затем этот «кто-то» входит к тебе в дом и по ходу делает замечания: «Нет-нет, все ты делаешь неправильно, все это надо делать по-другому совсем, вот так, как я». Затем он делает это для тебя и за тебя и через пять минут уходит со словами: «Нет-нет, не надо меня благодарить, я просто хотел помочь». После того как незваный гость ушел, ты смотришь ему вслед и думаешь: что вообще произошло, почему он тебе помогал и какого черта он все перевернул вверх дном, нарушив привычный распорядок?

— Да ладно тебе, ты слишком пессимистичен.

— А ты все еще оптимистична? Я рад за тебя. Депрессия отъезжающего тебя еще не коснулась.

— Можно я возьму твой дневник почитать? Любопытные заметки.

— Бери. Но ненадолго. У меня еще много мыслей, полезных для потомков.

Все меняется. Ольга ощущала перемены пронзительнее, чем раньше. Возможно, только это и держало ее еще в Маракунде. Волонтеры в соседних деревнях менялись. Работники гуманитарных организаций, посещавшие беженцев, тоже менялись. Новые люди не знали предыстории. Они не знали Ольгу, они не понимали, почему столько бумаги переведено на отчеты, а воз и ныне там. Старые друзья уезжали, к новым приходилось еще привыкать. Порой незнакомцы становились близкими друзьями, а старые знакомые превращались во врагов. Вокруг рождались дети. Создавались новые семьи. Все менялось в этом микрокосме провинциальной жизни. Менялась даже Лара. Становилась мягче, неуловимо ближе. А больше всех менялась сама Ольга. А может, только она и менялась? Все остальное же менялось только сквозь новую призму ее восприятия…

Они приехали с Ларой в маленькую частную художественную галерею «Баобаб». Ее держала немка Бригитта, которая выглядела как Марлен Дитрих. Она решила помочь местным художникам и выставляла их работы, пытаясь продать. Покупали немногие, в основном туристы. Но были среди ее покупателей и те, кто долгое время жил в Гамбии и хотел увезти с собой кусочек жаркой страны на холсте. Панова уже покупала у нее чудесный батик и портрет девочки у реки. Но ездила она сюда не только и не столько из-за картин. Ее привлекало само место. Она ощущала себя здесь так легко и умиротворенно, словно ее приподнимали над землей.

Домик с галереей находился вдали от города, на холме, в африканской хижине этнического вида, но с удобствами внутри. На стенах — причудливые картины и батик, очень тонкой, кропотливой работы. Но самым чудесным был вид с того места, где располагался домик. Вокруг — просторы зеленой травы, чуть поодаль — низкие раскидистые деревья с извилистыми ветвями, еще чуть дальше — пальмы с баобабами. За ними — море. На обозримом просторе виднелся всего один жилой дом. Рядом с ним три женщины по очереди толкли в огромной деревянной ступе рис.

Спокойствие вокруг пропитывало буквально все, проникало с воздухом и растворялось в крови, несясь потоком к каждой клеточке тела.

Когда они приехали, Бригитты не было. Они прошлись по комнатам, разглядывая новые картины. Потом вышли на небольшую террасу и заказали кофе. Панова откинулась на спинку плетеного кресла, с наслаждением вытянула ноги на подставленную низкую табуретку. Кинула сумку на землю рядом. Из сумки выглядывал краешек дневника Пола. Лара не отрываясь смотрела на него.

— Хочешь взглянуть? — прищурившись, спросила Ольга.

— Ты не против?

— Нет. Возьми.

Лара осторожно, словно не веря, что Ольга дает ей в руки такое богатство, раскрыла блокнот. Прочла пару страниц и удивленно подняла глаза на Ольгу.

— Чей это?

В голосе звучало глубокое разочарование. Неужели она поверила, что Ольга дала бы ей прочесть свой дневник?

— Пола.

Лара еще немного пролистала шелестящие страницы и равнодушно отложила дневник в сторону.

— Неинтересно?

— Все это известно и слышано много раз. Пол, как все волонтеры, попал в мясорубку протрезвления. Славный малый, мне даже немного жаль его. Надеюсь, ты уже не страдаешь бременем белого человека?

— В каком смысле?

— Ты все еще считаешь, что делаешь для них великое дело, находясь здесь?

— Нет, я просто делаю, что могу.

— Ради интереса спросила бы их как-нибудь, а что им надо. Почему все, кто приезжает сюда начинать проекты, не заботятся о том, чтобы спросить людей, а нужны ли им эти проекты?

— Но эти люди необразованны, и им трудно оценить, что именно надо сделать, чтобы улучшить их жизнь.

— Ну конечно! Очень удобная отговорка. Только ты забываешь, что они жили и без тебя, и без меня много лет. И проживут. Но если ты будешь навязывать им свои идеи и деньги, ты просто откидываешь их на несколько лет назад, потому что даешь им возможность ничего не делать и не шевелить мозгами даже. Посмотри на этот лагерь беженцев. Уже пару раз его формировали, кормили, поили, а как только переставали кормить и поить, так люди вдруг находили путь к выживанию, находили, где жить, разбивали огороды, добывали себе еду.

— Ты примитивно все видишь. Ты предлагаешь человека, шатающегося на краю пропасти, толкнуть, чтобы он попытался за что-то зацепиться и выкарабкаться. А если у него не получится?

— А ты предлагаешь поддерживать его, чтобы не упал, но этого явно недостаточно, чтобы он отошел от края. И как долго ты будешь поддерживать? Бесконечно?