своим принципиальным стоицизмом (чтобы подчеркнуть сходство, Михалков заставил Меньшикова сыграть обе роли)[311].

Краткое описание этого замысловатого сюжета не может передать весь примитивный дуализм, структурирующий непоследовательность фильма, чтобы в эссенциалистском плане противопоставить грубую и жадную аморальность американцев добродетели, силе, щедрости и богатой культуре русских. Как наспех срежиссированный боксерский поединок, «Цирюльник» противопоставляет двух разношерстных противников. В левом углу ринга – Америка, чемпион секулярного Запада в легком весе, представленный чикагской потаскухой и равнодушным ко всему, кроме прибыли, грабителем окружающей среды, а также дебильным сержантом (Мак Макдональд), настаивающим на том, чтобы солдаты под его командованием кричали в унисон: «Мне насрать на Моцарта». В правом (во всех смыслах) углу – Россия, мировой чемпион-тяжеловес, представленный благородным, самоотверженным, артистичным и аристократичным кадетом; доброжелательным царем; ходячим воплощением женской верности и преданности (горничная Дуня, которая следует за Толстым в Сибирь и рожает ему троих детей); а также сплоченными институциональными группами, – такими как кадеты (связанные честью, общим опытом, любовью к стране и ее культуре). Сцена за сценой фильм упорно следует этой редуктивной бинарности: американцы порочат Моцарта, не зная, кто он, в то время как русские с энтузиазмом исполняют его оперы; Джейн «губит» Толстого, а верная служанка Дуня продолжает хваленую традицию жен декабристов, присоединяясь к нему в Сибири и одаривая его потомством; «цирюльник» Маккрэкена опустошает русские леса, а оперная роль цирюльника демонстрирует музыкальные таланты Толстого (в финале еще одно «цирюльное» обличие Толстого подтвердит его «широкую русскую душу», поскольку в ссылке бывший аристократ превратится в профессионального парикмахера, обслуживающего местное сибирское население). Американские тупицы увлеченно и эгоистично гоняются за деньгами; русские культивируют свои безграничные умы, сердца и души и «смешиваются с массами». Предпоследний эпизод фильма, воздушная съемка потрясающих сибирских лесов, когда камера медленно панорамирует, задерживая взгляд на их красоте и передавая необъятный характер природных сокровищ России, – вместе с тем показывает и масштабное разрушение, нанесенное машиной Маккрэкена[312]. У зрителей не остается никаких сомнений в том, что «цирюльная» технология Америки, с моральной точки зрения оборачивающаяся корыстным варварством, не может конкурировать с самоотверженным и культурным русским «цирюльником»[313].

Джейн, двое ее поклонников – донкихотствующий кадет Толстой и хрустящий бокалом генерал Радлов, плюс наблюдатель

Одна из главных целей помещения сына Толстого в военную среду заключается в том, чтобы подчеркнуть еще одно фундаментальное различие между двумя странами: как высшая нация бескультурных, капиталистических «одиночек», Америка доверяет обучение своих солдат вопящим неандертальцам, способным по ошибке принять фотографию Моцарта за русскую девушку (!) и заставить новобранцев, выполняющих в качестве наказания бессмысленные упражнения, выкрикивать свое копрологическое презрение к композитору. Следуя созданному в фильме железобетонному контрасту, не только российская элитная военная академия, которая лелеет культуру, любовь и взаимоподдержку среди своих учеников, но и сам царь рекламируют русского солдата как воплощение России и ее ценностей. С церемониальной значительностью и пафосом он объявляет: «Русский солдат храбр, стоек и терпелив. Потому непобедим. Любите русского солдата, берегите его. Он вас не подведет», – после чего запивает это восхваление водкой[314]. Более того, последний кадр посвящает весь фильм русским офицерам, «гордости отечества нашего». В конце концов, ведь именно они сыграли решающую роль в расширении Российской империи, по чему Михалков, как и многие другие русские, глубоко тоскует. Чтобы подчеркнуть «вечный дух» русского солдата, Михалков делает его неотделимым от генетического кода: по-видимому, кровь, унаследованная от отца, русского солдата-парикмахера, – это то, что и позволяет любящему Моцарта Эндрю бросить вызов и в конечном итоге победить обывательскую американскую военщину, олицетворяемую сержантом О’Лири по прозвищу Бешеный Пес. Ибо в рамках мифологии Михалкова («Россия не такая, какой она была, а такая, какой должна была быть») одной «русскости» достаточно, чтобы гарантировать таинственное и невыразимое превосходство, или, как сформулировал рекламный слоган фильма, повторяя открытие американского сержанта: «Он русский. Это многое объясняет».

Многое, но все же недостаточно. Ведь это, безусловно, не позволяет рационализировать некоторые ошибочные уловки Михалкова, которые подрывают его же собственные намерения. Один из главных недостатков фильма проистекает из самой созданной Михалковым (и, по-видимому, его сосценаристом Ибрагимбековым) концепции идеального русского, которую воплощает молодой кадет Толстой[315]. Практически все критики осудили выступление тогда тридцатишестилетнего Олега Меньшикова в роли человека почти на двадцать лет младше его[316]. Однако на самом деле проблема заключается не в кастинге, а в самой природе персонажа, попавшего в ловушку противоречивых конвенций нескольких несовместимых жанров, регулярно акцентируемых слэпстиком в духе Лорела и Харди. Здесь, как и везде, Михалков побеждает свои собственные намерения избыточным и одновременно скудным суждением. Девственные наивность и идеализм Толстого настолько преувеличены как черты, противопоставляемые пресыщенному прагматизму и индивидуализму Америки, что невольно (и без всякого здравого смысла) превращают его в комического персонажа. Его якобы очаровательная болтовня, когда он мгновенно хмелеет от половины бутылки шампанского, его викторианский обморок от перспективы сексуальной близости, его неспособность распознать, кто такая Джейн, и прочие «обозначения невинности» предполагают недостаток не только опыта, но также интеллекта, проницательности и общего образования (предположительно он так и не дочитал роман «Анна Каренина»!)[317]. Проще говоря, он – не заслуживающий доверия персонаж, и манерность, привнесенная в эту роль Меньшиковым – одним из самых одаренных и тонких актеров России – лишь свидетельствовала о невозможности подлинного перевоплощения в эту совершенно фантастическую персону, воссоздающую михалковский Идеал Русского Мужчины.

Кадеты, по утверждению многих критиков, также скорее напоминают юных хулиганов, нежели надежду на будущее России [Graffy 2000; Hall 2001]. Равным образом и генерал Радлов, вынужденный играть противоречивые роли «безграничной / загадочной русской души» (выражающейся исключительно в способности потреблять водку в эпических масштабах), достойного главы престижного учреждения и одураченного американской шлюхой простофили, неизбежно превращается в придворного шута в парике. Различные российские критики указывали на многочисленные анахронизмы, из-за которых пострадало правдоподобие фильма (поведение царя, использование нынешнего трехцветного флага вместо черно-желтого штандарта Романовых во время военного парада на Соборной площади в Москве и т. д.) [Дьякова 1999][318]. Но что действительно в корне компрометирует правдоподобие фильма, так это совершенно неубедительные персонажи, соответствующие стереотипу «сумасшедших русских» – стереотипу, мало распространенному среди информированных западных зрителей, даже несмотря на то, что им населены американские блокбастеры.

Ставя своей целью продемонстрировать всю сложность и богатство бескрайней России, находящейся на пике своих сил, «Цирюльник» делает это почти исключительно с помощью клише и двухмерности. В начале фильма, когда поезд, доставляющий Джейн в Москву, приближается к городу, закадровый голос отмечает, что Джейн, «несмотря на свой возраст,