Е.И. Щепкина тихо и бесцветно произнесла речь, довольно-таки гимназического характера, о лишении права учиться (Н.В. Стасова была одна из участниц движения 60-х годов). Тема заслуживала бы более тщательной обработки, меньшего числа общих мест, вроде: «Мы подходили к жизни (кончившие гимназию 25 лет тому назад) с горьким вопросом, на который нам не было ответа: что мы такое?», «ужасное положение – лишение права учиться» (последнее положение не совсем даже верно: женщин в то время не лишали права учиться, но этот вопрос просто не поднимался ни в жизни, ни в печати. Запрос был создан, тогда стали обсуждать его. Вот теперь, когда высшие курсы есть, то закрытие их было бы в буквальном смысле «лишением права учиться»). А главное: ораторши говорили очень тихо, без всякого выражения, так что общий тон получился донельзя бесцветный. Зато г-жа Калмыкова превзошла всех. Громким, энергичным тоном, даже с завыванием, перечисляла она заслуги Н.В. перед русским обществом (Н.В. была одна из первых участников в деле открытия воскресных школ), ее энергию, ее самоотверженный труд на пользу народного образования; она выкрикивала слова сожаления и театрально, охрипшим и уставшим голосом (речь была очень длинная) воскликнула: света! больше света! вот что должны мы сказать на могиле Н.В…. Это вышло совсем некрасиво; и без того было очень длинно и не особенно хорошо, но крикливый голос и последнее театральное неумелое восклицание испортили все. После этого я не старалась слушать двух речей (и не влезала на решетку памятника, чтобы лучше слышно было); но, как оказалось потом, одна из них была нашей слушательницы Виноградовой с 3-го курса, это было бы интересно послушать. Все говорят, речь была коротка и содержательна, значит недурна.

Я много требую от речи на могиле: чтобы она была хороша и уместна. Ее нужно говорить только в крайних случаях, когда уже действительно настроение общества ищет выражения в словах, тогда можно допустить только одну речь. Эта речь должна в немногих кратких, но сильных выражениях выразить взгляд общества и напомнить перед ним заслуги умершего; а так как в большинстве случаев эти заслуги известны всем собравшимся, то гораздо лучше в речи выразить настроение, пожелания или что-нибудь вроде этого, но в очень и очень кратких и содержательных выражениях. Поэтому мне более понравилась речь г. Ольхина, который выступил после Виноградовой с обращением к молодежи, коротко, но очень ясно высказал пожелания, что этот хороший пример не останется без подражания. Он сказал всего несколько слов сильным и звучным голосом – и этого было вполне достаточно.

Наконец, стали заделывать могилу, но мы долго не расходились, ожидая минуты, когда можно будет украсить могилу венками.

Я вынесла из этих похорон какое-то смутное впечатление… Когда говорились те две речи, которых я не слушала, то, чтобы отдохнуть немного, я вышла из толпы. Кругом стояла масса народу; здесь, конечно, ничего не было слышно – и все разбились на группы. Знакомые подходили к знакомым, весело разговаривая; временами слышался сдержанный смех; передавали друг другу разные новости… Кто толковал о своих делах, кто о том, что профессора не присутствовали на похоронах… Я смотрела на равнодушные и веселые лица этой публики. Около меня стоял старик; он рассказывал, сколько лет был знаком с Н.В., самым равнодушным тоном, точно он пришел на похороны совершенно незнакомого ему человека. Он говорил очень оживленно, и около него собралась кучка знакомых. Кто-то опять заговорил о профессорах. Старик подхватил:

– Да, да, конечно, можно сказать: где же вы, наши учители, где вы? что вас нет около этой могилы? – да только что из этого выйдет? – и он и знакомые его сдержанно рассмеялись. Я взглянула в сторону могилы. Ее окружала сплошная стена публики; на некоторых лицах видно самое напряженное внимание… там было тихо, какие-то отрывочные звуки долетали до меня: говорились речи. Мало-помалу группы расходились по кладбищу…

Невольно думалось: вот там, за этой живой стеной, у могилы стоят те, которым смерть действительно причинила утрату; они поражены горем… Их окружает толпа любопытных, которая жадно слушает речи, а за этой толпой другая, которой, за недостатком места, невозможно ничего слышать, и вот эти люди собрались сюда, точно в какое-нибудь общественное место, и, исполнив свою обязанность, отдыхают и болтают, и всем весело, и все так равнодушны, и не слыхать искренних слов сожаления…

Что же это? Для чего же собралось сюда столько народу? Скажут, конечно, Н.В. была видный общественный деятель, надо почтить ее память… И вот они «чтят»… венки, речи такие, которые не могут понравиться ни со стороны слога, ни со стороны содержания, ораторы – должно быть, женщины – плохие ораторы, а немного далее могилы – равнодушная толпа, которая собралась сюда только для того, чтобы исполнить обязанность «почтить своим присутствием»… а на самом деле погулять и поболтать. Те, которые стояли близко, слышали, конечно, все речи… те вынесли из них что-нибудь, воспоминание об этой замечательной женщине; слушая эти речи, они, быть может, еще раз прониклись уважением к ней, и может быть, один из десяти даже помолился за нее… Ну, а остальные-то? Что они делали, и зачем они приходили?

И я сама была тоже очень равнодушна. Конечно, я не разговаривала, не гуляла по кладбищу; я стояла, смотрела, слушала, но никакого особенного сожаления не испытывала, в особенности, когда говорились речи. В них как раз выражалось сожаление о потере такого общественного деятеля, но само-то общество, его отдельные лица, за немногими исключениями, нисколько о ней не сожалели. Я размышляла о том, что такая деятельность может служить нам примером; я чувствовала глубокое уважение к ней, но не сожаление. Вся эта парадная обстановка, все эти венки, речи придавали похоронам какой-то гражданский характер, который мне, привычной к исключительно церковному и семейному характеру похорон, резко бросился в глаза. Этот гражданский характер не носил в себе ничего печального, напротив, он придавал похоронам праздничный и парадный оттенок. По крайней мере я ушла с этих похорон точно из какого-либо общественного собрания.

Нет, не хотела бы я таких похорон, ни за что, никогда не хотела бы! Стать полезным членом общества я желаю не менее кого-либо другого, но только не такого изъявления общественной благодарности. Не хотела бы я ни венков, ни речей, ни этой толпы…

Я вспоминаю скромные, чисто семейные похороны, вспоминаю наше маленькое провинциальное кладбище, вспоминаю искрение молитвы и слезы, простые, безыскусственные, но часто трогательные проповеди наших немудреных священников, всю эту простую обстановку; нашу провинциальную толпу, которая идет чуть ли не на все похороны из наивного любопытства, из желания поплакать и поахать, из