– Чего я не знаю? О чем ты, Женя? – спросила она, почти не слыша своего голоса.

– О том, что это я. Я убил… Слизня.

Он сказал это как-то совершенно спокойно, будничным тоном, как если бы сообщал о том, что съел на завтрак бутерброд с колбасой или яичницу из трех яиц. Вздохнул устало и, по-прежнему не глядя, наклонился и начал расшнуровывать ботинки.

Ботинки у Женьки были серыми от пыли, с налипшими комочками засохшей уже грязи.

Этого не может быть, подумала Лена. Чтобы Женька кого-то убил – этого просто быть не может. И совершенно не важно, что он сам только что ей в этом признался. Он просто шутит с ней. Он просто решил ее напугать. Или у него есть еще какие-то причины. Но это не может, просто не может быть правдой.

А вслух зачем-то сказала:

– Давай я тебе ботинки помою.

– Зачем? – Он поднял на нее глаза, и в самом деле не понимая, зачем ей вообще понадобилось мыть его ботинки и почему именно сейчас.

– И куртку почищу, – продолжала она как автомат, будто не расслышав его вопроса. – Куртка-то у тебя, посмотри, вся в пыли.

– Я где-то к чему-то прислонился. Не помню уже, – объяснил он. Хотел что-то добавить, но Лена перебила, проговорив скороговоркой:

– Прислонился. Не помнишь. Вот и отлично. Сейчас почищу, и будет чистая твоя куртка. Как новая. А потом… потом чай будем пить. Или еще что-нибудь. Я только…

– Ленка! Да что с тобой?!

Он шагнул к ней, собираясь, по всей видимости, снова взять за плечи, снова прижать к себе и, может быть, снова начать целовать ее. Или сделать еще что-нибудь такое… чего она сейчас бы просто не вынесла.

Почувствовав ее напряжение, Женька остановился, опустил руки, уже готовые лечь на ее плечи, и тихо спросил:

– Ты меня боишься, да?

Она помолчала немного, пристально глядя в его глаза и читая в них бесконечную покорность судьбе, обреченность давно приговоренного к смертной казни человека. За эту покорность, за эту обреченность ей вдруг захотелось его ударить. Подойти – и треснуть со всего размаху, чтобы он захлебнулся болью и понял, что жизнь все еще продолжается.

– Я тебя не боюсь, – ответила она, проглотив очередной комок слез, подступивший к горлу. – Я тебя… Я тебя люблю, идиот! Я тебя всю жизнь люблю, с семи лет, с первого класса тебя люблю! И до сих пор люблю, и всегда любить буду! Всегда! И не надо делать вид, что ты этого не знал! И дай сюда свою… свою дурацкую куртку! И не смей меня больше целовать! И не трогай меня вообще, потому что… Потому что!

– Потому что, – повторил он, улыбнувшись Лене. Улыбка вышла грустная, но все-таки живая.

– Дай куртку, я сказала! – почти прорычала Лена, угрожающе сжимая пальцы в кулаки. Увидев эти ее кулаки, он снова улыбнулся, даже издал короткий смешок, быстро снял куртку и протянул ей с шутливой покорностью. В небольшом овальном зеркале, висящем на стене в прихожей, Лена на короткий миг увидела отражение своего лица – щеки в красных пятнах, гневно сверкающие глаза, непросохшие на щеках слезы. Новорожденный поросенок, недовольный окружающим миром.

«Дура!» – привычно обругала себя, выхватила из Женькиных рук куртку и помчалась в ванную. Она думала, что если сейчас задержится хотя бы на пару лишних секунд в прихожей, будет только хуже. Хотя теперь, после того как он признался ей в убийстве, а она в очередной раз призналась ему в своей глупой и безнадежной любви, хуже уже и быть не может.

Куда уж хуже?!

– Иди в комнату и жди меня там! – бросила она Женьке через плечо и хлопнула дверью. – И никуда не смей уходить! Слышишь?

Закрывшись в ванной на все запоры, открыла на полную мощь кран с холодной водой и долго плескала в лицо, совсем позабыв про куртку, которую собиралась чистить.

«Ну и пусть, – вдруг подумала Лена. – Ну и пусть даже убил. Какая разница? Мало ли кто кого убил. Мало ли…»

Вода из крана текла широкой и мощной струей. Брызги отлетали от поверхности раковины, оседая на стенах крошечными прозрачными каплями. Казалось, что все это происходит во сне. Нужно просто сделать над собой усилие и проснуться. Лена снова плеснула в лицо водой, зажмурилась от холодных брызг, которые потекли вниз, под ворот халата, противно защекотали шею и грудь, но все-таки ее не разбудили.

А мысли текли своим чередом. Избавиться от них было невозможно.

Теперь-то уж точно она его никуда не отпустит. Никуда и никогда от себя не отпустит! И черт с ней, с этой брюнеткой, которая, наверное, не любит его совсем, раз позволяет ходить с таким потерянным видом по улицам. В грязной куртке и в грязных ботинках, с глазами оставленной на зиму в дачном поселке собаки.

Лена вспомнила про куртку и начала ожесточенно тереть ее мокрой щеткой. С такой злостью, как будто куртка была в чем-то виновата. Как будто это она двадцать три года назад заставила Лену влюбиться в Женьку, а потом сделала так, чтобы Женька ее никогда не полюбил. Чтобы он вляпался в историю с этим трупом, непонятно каким образом оказавшимся у него в квартире, и чтобы потом вообразил, что труп – это его собственных рук дело. Как будто много еще чего нехорошего сотворила ни в чем не повинная эта кожаная куртка. И теперь вот настал час расплаты.

«Нет, – мысленно сказала она Женьке, продолжая тереть щеткой запылившиеся места. – Нет, никого ты не убивал. Поверь мне, уж я-то знаю. Я знаю, а ты – ошибаешься. И я понятия не имею, кто и каким образом внушил тебе эту глупую мысль. Но лично мне плевать на эти внушения. И только попробуй начать со мной спорить. Только попытайся, я тебя… Я тебя по стенке размажу!»

От досады, от собственного бессилия она снова всхлипнула, но расплакаться себе не позволила. Закрутила кран до упора, некоторое время постояла в непривычной и оглушающей тишине, бросила щетку на ободок раковины и вышла, решительно толкнув дверь.

В квартире было тихо.

Сначала эта тишина не показалась ей тревожной. В сложившихся обстоятельствах трудно было предположить, что Женька станет, например, смотреть в комнате телевизор.

– Твоя куртка готова! – проинформировала Лена издалека. – Чиста, как первый снег. Можешь меня похвалить!

В ответ – все та же тишина. Хвалить Лену никто не собирался. По крайней мере не сейчас.

– Эй! – Она нахмурилась, не понимая, в чем дело. – Ты там уснул, что ли? Или оглох?

Остановившись в проеме двери, Лена удивленно обозревала пространство своей маленькой комнаты, в которой почему-то не оказалось Женьки. Ни в кресле, ни на диване, ни на табуретке возле стола с компьютером – нигде.

– Женя, – позвала она на всякий случай, надеясь непонятно на что.

Никто не отозвался.

Лена медленно побрела на кухню, по дороге заглядывая во все помещения, что попадались на пути, – в ванную, в туалет и крошечную кладовку. Кладовка была до такой степени заставлена банками и прочим хозяйственным хламом, что, вздумай Женька там спрятаться, ему пришлось бы висеть на потолке, ухватившись руками и ногами за лампочку.