тонкое методическое обстоятельство хорошо осознают специалисты, занимающиеся научным наблюдением за людьми, избирающими деревню как место даже не постоянного, а лишь периодического (отпускного, летнего, каникулярного) проживания. Вот так, увлекательно и одушевленно, отображается экзистенциальный пейзаж столичного мигранта в село в одной из свежих социологических публикаций.

«Жизненный мир и ценностные ориентиры городского поселенца в деревне – многоуровневая ментальная конструкция, которая включает различные компоненты. Это переживание пространственной удаленности от мегаполиса, попытка уйти от цивилизации в мир уединения, „заброшенность“ в мире, поиск лучшей экологической среды обитания, удовлетворение эстетического чувства, возникающего при виде девственных природных ландшафтов. Наконец, обретение „дома“ во всем многообразии смыслов, включая возрождение исторической памяти: реконструкция локальных построек, сохранение предметов быта и документов, воспроизводство традиционных бытовых практик»[386]. Несмотря на то что изображенная здесь «ментальная конструкция» больше похожа на конгломерат разнообразных эмоциональных реакций новоявленного хозяина, с приподнятыми чувствами оглядывающего прелести буколической обстановки, здесь выразительно схвачен именно сельский мир, предстающий на это раз в виде вещей, недоступных и даже чуждых миру современного мегаполиса.

Нам кажется, что это совершенно оправданный и многообещающий познавательный ход. И, видимо, не случайно (а может быть, и по счастливому наитию!) авторами приведенного высказывания употреблено одно из понятий, которое семантически вполне сродни рассмотренным нами выше, но уже содержащее ряд важных дополнительных смыслов, а именно: представление о некой неслучайной, намеренной, многоцелевой вмонтированности в сельский пейзаж. И наряду с этим – ощущение пусть даже и интервальной, временной, но все же достаточно прочной укорененности в мире, который сравнительно прост, то есть не загроможден лишними, необязательными для обеспечения полноты органического существования вещами и событиями. И это понятие – поселенец. Разумеется, и оно не совсем точно обозначает глубинную сущность тех мотивационных и даже мировоззренческих предпосылок, которые подвигли прежде не знающих деревню людей окончательно погрузиться в обстоятельства негородского существования. Такая семантическая ограниченность поселенца выразительно подтверждается его ближайшим синонимическим дивизионом (колонист, переселенец, новопоселенец, новосел, иммигрант, ссыльный). И это обстоятельство лишний раз внушает мысль об изначальной неполноте, избирательности и сепарированности жизненных практик современного поселенца. Последний, если обстоятельства его повседневного существования вдруг значительно переменятся, спокойно и навсегда покинет деревню, вернувшись к привычным городским трудам и дням. Вот почему мы, как это видно из заголовка, сосредоточиваемся на рассмотрении той, пока что статистически незаметной, социальной группы, которую целесообразно обозначить именно как поселяне. Какова лингвистическая прописка этого понятия?

Начнем со словаря Владимира Даля. Там значится: «Поселя́нин м., поселя́нка ж. – селянин, сельский обыватель, деревенский житель, мужик, крестьянин, пахарь, па́хатник, землепашец, хлебодел, земледелец; вообще черный деревенский народ»[387]. Здесь же В. Даль указывает на языковые оттенки как «поселенцев», так и «поселян». «Поселе́нец(-ле́нка), посельни́к(-льни́ца) – поселенный, оседлый, пришлый житель, в своей избе, на своем хозяйстве»[388]. И прибавляет свой комментарий: «Поселянин, сам поселившийся, а поселенец – поселенный; но первое более крестьянин, второе также колонист, выходец, а иногда переселенцы, новосёлы, выселенцы, поселенные где за память людскую, не коренные жители. ‹…› Поселенец – что младенец: что видит, то и тащит»[389].

Последняя фраза комментария замечательна своей прогностической угадкой. Вот уж кому действительно «мир дан не на погляденье». Кто в нынешней деревне ожесточенно, как в последний раз, пользуется «дарами природы» – подчистую выстригает лечебные и кулинарные травы, буквально пропалывает до земли заросли иван-чая, опустошает грибницы, а вместо собственного, так уместного в деревне, скромного огорода заводит городской газон с искусственным поливом? Кто непрерывно и азартно занят тем, что загорает, купается, ловит рыбу и рассекает на гидроциклах в местных речках и озерах? Кто чуть ли не ежедневно озабочен приготовлением гастрономических удовольствий в виде шашлыков, барбекю и мяса на вертеле – тем более что на дым и чад никто не пожалуется? Да и в самой звуковой форме «поселенец» слышится добродушный укор, видится взгляд искоса.

«Поселянин» же, который стоит буквально рядышком, не таков. Если обратиться к современным словарям и справочникам, то в них «поселяне» определяются как «сельские жители», «крестьяне», а ресурс «Карта слов и выражений русского языка» приводит длинный список синонимов (по алфавиту: «виллан», «житель», «земледелец», «землепашец», «крестьянин», «насельник», «пахарь», «пейзан», «сельчанин», «селянин», «смерд», «хлебопашец», «хлебороб», «хуторянин»). Если обобщенно взглянуть на этот перечень, то выходит, что именно «поселяне» не имеют иных форм занятости, кроме работы на земле и с животными. В сущности, новых поселян, переехавших на постоянное жительство в деревню, следует по их основным функциональным (не родовым!) характеристикам отнести к крестьянскому сословию. В этом качестве они с исчерпывающей точностью описываются классической дефиницией Теодора Шанина. «Крестьяне – это мелкие сельскохозяйственные производители, которые, используя простой инвентарь и труд своей семьи, работают – прямо или косвенно – на удовлетворение собственных нужд и выполнение обязательств по отношению к обладателям политической и экономической власти»[390].

Неотменимая модальность крестьянских трудов и забот, панорамно изображенная Т. Шаниным, в сущности, трансисторична и повсюдна. Она понята и принята. Суть крестьянского мира – более лаконично и в иной, чем у Шанина, дискурсивной манере, но столь же проницательной – промелькнула однажды в электронной переписке с одной из наших респонденток, поселянок, уже десять лет живущей на одном из хуторов Белгородчины. Рассказывая в письме о текущих делах, она мимоходом подытожила: «Наша любимая поговорка сейчас: „Хазары придут, хазары уйдут – а ты сей да паши…“». Таковы настоящие поселяне.

Вновь обратимся к заголовку. Там значатся не просто «поселяне», а «новые поселяне…». Кто они? Как уже было сказано, это бывшие горожане, люди образованные, владеющие преимущественно городскими профессиями, причем несколькими, люди среднего возраста, воспитывающие детей, уже вышедших или выходящих из подростковых лет. Таких людей можно отыскать везде, какой бы скромной и далекой данная деревня ни была. Больше того, новые поселяне стремятся найти укромные уголки, которые еще сохранились в деревенской поселенческой сети в виде хуторов, заимок, уметов, мыз и усадеб. Новые поселяне изначально располагают средствами для постройки или капитального ремонта семейного дома, приобретают в частное владение достаточно обширные природные угодья (25-30 гектаров – нижняя отметка их земельных площадей). Точный статистический учет новых поселян не ведется, информация об их наличии на территории региона можно получить лишь от знающих людей – экспертов, сотрудников аграрных департаментов или, что гораздо надежней, от низового местного начальства – «на местах», как принято говорить в подобных ситуациях. Что касается человеческих и исследовательских контактов с новыми поселянами, то они возможны и по-настоящему информативны исключительно в режиме продолжительной полевой экспедиции. Особенно – включенного наблюдения.

В современной социологии села существуют многочисленные примеры внимательного анализа хозяйственной деятельности новых поселян[391].

При этом в центре внимания исследователей традиционно оказывается прежде всего ресурсная оснащенность так называемых сельских подворий[392]. Кстати, именно такое название небольших семейных