В несколько худшем положении были полупериферийные территории. Одновременно с этим существовали окраинные, откровенно периферийные территории, такие как, к примеру, Сибирь, индустриализация, которой, по сути, началась лишь в ходе Великой Отечественной войны, когда в регион стали поступать эвакуированные с запада промышленные предприятия. Предприятия, которые должны были обслуживать интересы непосредственно местного населения, были не способны полностью удовлетворить спрос жителей этого региона. В послевоенные пятилетки эти регионы также оказались вне поля внимания плановых органов управления, чей основной акцент был сделан на восстановлении экономики разоренных войной территорий.

В-третьих, проблемой был сам характер отраслевых министерств, которые осуществляли управление советской экономикой. В целом нельзя не согласиться с точкой зрения В.В.Алексеева, что к середине 1950-х годов в Красноярском крае, как и в Сибири в целом, импульс получили отрасли общесоюзной специализации, а предприятия других отраслей значительно отставали по уровню развития, состоянию материально-технической базы, возможностям обеспечения работников социальными благами. Как отмечалось в выпущенной под его редакцией монографии «Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVI–XX века», итогом развития Сибири в первой половине XX века стало складывание феномена узкой секторально-отраслевой специализации районов, полностью подконтрольных центру, бывших не сбалансированными комплексами, а частями мощнейших отраслевых «империй»[406]. Положение рабочих в государстве, созданном, как это заявлялось, для них, было неоднородным и зависело от места их проживания.

В-четвертых, еще одним слабым местом системы управления было фактическое подавление инициативы снизу (ни рабочая интеллигенция, ни представители местной власти практически не оказывали влияние на определение путей развития своих регионов). Любая, даже самая мелкая инициатива, как, допустим, использование бракованных шпал для строительства, требовала долгих согласований с Москвой и центральными органами власти, и далеко не факт, что те поддержали бы ее.

Вместе с тем все это порождало еще одну проблему. По сути, одновременно с индустриализацией экономики в 1930-е годы в СССР начался процесс перехода общества на индустриальный этап развития. Данный переход зависел не только от складывания мощной промышленной базы, но и модернизации всего общества. Без урбанизации, развития пищевой, легкой промышленности, системы образования и множества других факторов индустриализация общества не могла быть полной. Но существовавшие диспропорции порождали ситуацию, когда разные части СССР, по сути, были на разных этапах индустриального перехода. Сталинская система управления не могла по большому счету решить данную проблему, так как была заточена под иные цели, поэтому требовался поиск иной модели управления народно-хозяйственным комплексом. Тем более что завершение индустриального перехода без участия и инициативы самого общества и регионов было затруднительно.

Смерть Сталина в 1953 году придала ускорения этим процессам. Отдельной проблемой стало то, что поиск новых путей совпал с началом политической борьбы между Н.С.Хрущевым, Г.М. Маленковым и В.М. Молотовым. Каждый из них имел собственное видение развития советской экономики. Первые двое сходились в необходимости развития тех отраслей, что обслуживали нужды непосредственно социальной сферы.

Вскоре после XX съезда первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев озвучил задачу «догнать и перегнать Америку» по уровню производства мяса, молока и масла на душу населения[407]. По его мнению, данную задачу можно было решить всего за пару лет[408]. Как считает отечественный исследователь В. П. Попова, на переход к более активной социальной политике непосредственно повлияла позиция самого Н.С. Хрущева[409], но нам ближе мнение Дж. Боффы, предположившего, что любой политик, возглавивший СССР в постсталинский период, был вынужден идти на данные шаги[410], так как «народ-победитель» заслуживал достойного уровня жизни. Это сочеталось с логикой холодной войны, в рамках которой уровень жизни населения был одним из критериев успешной борьбы.

Государство, отказавшись от использования лагерного сегмента экономики, столкнулось с необходимостью реформирования не только системы управления развитием производительных сил регионов, но и создания здесь условий для привлечения вольнонаемной рабочей силы, что требовало существенных затрат на обустройство социальной сферы. Тем более что на севере возникали городские поселения, требующие постоянных поставок продукции.

Теперь дадим характеристику пищевой промышленности Красноярского края, которая, по сути, оказалась растаскана по разным «отраслевым империям». Так, предприятия кондитерской, макаронной, хлебобулочной, пивобезалкогольной и винной промышленностей находились в подчинении созданного в 1937 году управления пищевой промышленности Красноярского края (разделенного, в свою очередь, на управления местной и краевой промышленности), подчиненного министерству пищевой промышленности (с 1953 года реорганизовано в министерство пищевой промышленности и продовольственных товаров). Но стоит отметить, что с 1956 года данное управление было заодно подчинено и местному крайкому, что уже свидетельствует о желание властей дать больше возможностей для местных органов.

Предприятия молочной промышленности в 1953 году были под контролем треста «Маслопром», который, в свою очередь, подчинялся находившемуся в Москве главному управлению молочной промышленности министерства мясной и молочной промышленности. Подобным же образом была устроена система управления красноярскими мясокомбинатами, подчинявшимися главному управлению мясной промышленности все того же министерства.

Красноярская рыбная промышленность находилась под контролем главного управления рыбной промышленности балтийско-сибирского региона министерства рыбной промышленности. Местная ликеро-водочная и спиртовая промышленность подчинялись Новосибирскому спиртотресту.

По сути, наблюдалась ситуация, когда предприятия, обслуживающие непосредственно местное население, фактически работали в отрыве от него, руководство находилось в сотнях километров от региона и предприятий, а сами регионы имели минимальное влияние на них. При этом каждое министерство представляло собой замкнутое учреждение, поэтому говорить о развитой системе кооперации между ними тоже не приходится. Следует признать, что данная система была логична изначально. Когда в СССР только формировались основы пищевой промышленности, наличие специализированных министерств облегчало контроль за процессами и позволяло ускорить создание промышленной базы.

Жесткая сверхцентрализованная система управления к этому времени создавала все больше проблем для развития пищевой отрасли на периферии. Любые решения на местах требовали долгих согласований с центром, их принятие затягивалось. Вся техническая документация, также предоставлялась московскими техническими бюро, в связи с чем часто поступала в неполном объеме и с опозданиями. К тому же в рамках этой системы местные советские и партийный органы имели ограниченные возможности повлиять на планы или ситуацию, хотя именно они были представителями главных потребителей товаров отрасли.

Состояние предприятий пищевой отрасли было в целом плачевным. Как отмечалось руководством региона, в крае фактически не было пищевой промышленности, а только предприятия с высоким износом в неспециализированных помещениях, с низким уровнем подготовки кадров. Отрасли в совокупности удовлетворяли лишь от 20 до 60 % потребностей региона[411]. Население края зависело не только от поставок из других регионов, но и родственников из деревни. Говорить в таких условиях об урбанизации и тем более индустриальной модернизации не приходилось. Уровень жизни здесь был низким для индустриального общества, он уступал как центру СССР, так и ряду других стран. Не стоит удивляться тому, что Н.С.