То же самое правило действовало и для заседающих в суде. Зал суда напоминал его отделение. Бой был неравным. Чужие говорили с напыщенной серьезностью о вещах, которые не изменят течение их жизни. На этот раз им была противопоставлена его жизнь: он был неизлечимым больным в этой ситуации. Он был ребенком, который рисковал своей жизнью. Все вокруг него было мизансценой.

И теперь он понимал больных, которые переставали бороться и, казалось, обретали внутренний покой. У них не было сил даже жаловаться. Единственное, что их заставляло страдать, — это процедуры, которые только продлевали их агонию. То, что с ним делали в зале суда, было всего лишь поддерживающей терапией, в какой-то момент он больше не мог выносить ее и хотел освободиться. Поэтому он оставался дома, в своей норе. Спокойный и умиротворенный. По крайней мере, до того дня.

В тот день в нем зародилась странная надежда, вызванная, как ни странно, звонком Эрреры, который сообщил плохую новость. Эррера позвонил на его личный номер. Камилла пожелала дать повторные показания. Это значило, что они готовы к финальному матчу: психиатр и родители заставят ее сказать неприятные и ужасные вещи.

«Почему ты так думаешь?»

«Боюсь, что они предъявят более тяжкое обвинение. Они могут изобрести еще какую-нибудь ерунду. Я хочу, чтобы ты был готов. Это может быть что-нибудь действительно ужасное для тебя и твоей семьи. Если эта мелкая психопатка сделает заявления определенного типа, это может разжечь любопытство прессы».

«О каких заявлениях ты говоришь?»

«О более тяжких обвинениях».

«Более тяжких?.. Разве те обвинения, которые мне вменяют сейчас, недостаточно тяжкие? Что можно еще придумать? Что я одурманил ее наркотиками? Что с ней была какая-нибудь подружка из детского сада?»

«Лео, не говори глупости. Перестань шутить. Только не по телефону! Я не знаю, что еще они придумали. Я знаю только то, что тебе сказал. Пока это слухи. Но лучше быть готовыми. И оставаться хладнокровными».

Лео выслушал спокойно очередное безумие. Сарказм, с которым он принял эту новость, доказывал его спокойствие. После упреков Эрреры он больше не комментировал происходящее.

Как только он положил телефонную трубку, им овладела самая примитивная ярость. Единственное чувство, которое он мог испытывать, — подавленное негодование. Что еще они хотели с ним сделать, эта шлюшка и ее неотесанный папаша? Им было недостаточно всего этого? Чем же удовлетворить их жажду мести?

Месть. Может быть, пришла его очередь отомстить? Тогда Лео охватило неукротимое желание отомстить этой девчонке.

Необходимо сказать, что в ярости Лео не было ничего позитивного. Он был движим только разрушительными эмоциями. Пришел конец тем временам, когда он утешался мечтаниями о восстановлении доброго имени. Вот уже долгое время Лео не воображал, как он спускается с мраморных ступенек Дворца правосудия, осыпаемый розами и приветствуемый аплодисментами и слезами. Прошла целая вечность с тех пор, как он представлял лица Рахили и сыновей, которые с гордостью смотрят на него. Надежда на это почти испарилась. Он не видел никакого света в конце туннеля. В конце туннеля его ждал еще один туннель. А за ним еще один и так далее.

Но сейчас, когда его охватила ярость, вместе с ней затеплился и огонек надежды: она приобрела менее благородную, но более вдохновляющую форму. Он захотел увидеть, как раскроется ложь этой девчонки, как ее сотрут в порошок. Он хотел увидеть, как Эррера предаст ее публичному поруганию. Только такая жестокая сцена способна была порадовать его сейчас. В общем, именно злость заставляла надеяться. Чувство мести поддерживало надежду.

А ведь всего за несколько часов до звонка Эрреры Лео предавался мрачным размышлениям о наиболее эстетичном способе уйти из этого мира, по возможности без особого шума. Не то чтобы это была конкретная мысль, скорее времяпрепровождение, которым развлекался в последнее время. Одним словом, он подумывал о самоубийстве. Но само слово казалось ему слишком резким. Слишком буквальным… он предпочитал думать о мгновенной смерти.

Если бы он был типом, вроде отца Камиллы, одним из тех фашистов с пушкой в руках… если бы только жил на последнем этаже какого-нибудь шикарного дворца… если бы в тот раз послушал внимательней, что рассказывал Луиджи, анестезиолог, о смертельной дозе лекарств… если бы только решился надеть петлю…

Не то чтобы Лео надоело жить. Жизнь нравилась ему. Ему нравился тот образ жизни, который он вел. Иногда ему даже случалось мечтать о том, как он становится прежним Лео до того, как эта непристойная история разрушила все. Добрый бог снов свидетель тому, насколько определенная часть личности Лео любила ту прежнюю жизнь. Те невинные и недооцененные в свое время удовольствия цивилизованной жизни. В его новой жизни не было ни мгновения, когда бы Лео позволил себе не признать этого.

Лео с ностальгией вспоминал многие моменты своей жизни. В пятницу вечером, когда Рахиль приезжала за ним в больницу: он был слишком усталым, чтобы садиться за руль, и оставлял свою машину на парковке. Ослаблял галстук и садился в автомобиль Рахили, которая обычно приезжала с небольшим опозданием. Они едва успевали на киносеанс, вбегая в зал в последний момент, искали свои места, спотыкаясь о ноги других зрителей.

После фильма они всегда шли ужинать в одно и то же место: тогда в мире существовала только La Berninetta. Лео заказывал стакан ледяного пива, овощи во фритюре, пиццу «маргариту магнум» и обязательно кростату с потрошками (весь секрет в песочном тесте, — каждый раз объяснял Лео жене). Затем наступала очередь сигары с кофе, а потом Лео, полусонный, возвращался домой на машине. Вот что я имею в виду под удовольствиями жизни. Дремать в машине рядом со своей Рахилью после идеального вечера и недели самоотверженной работы.

Нет, Лео умел ценить удовольствия жизни. Он ничего не имел против жизни в целом, только против того странного оборота, который она приняла в последнее время. Мысли о самоубийстве были не чем иным, как вонючим отбросом ментальной усталости. Его мозг занимала неотвязная мысль: а что было бы, если бы все сложилось иначе? Слишком большая нагрузка для одной головы. Лео не хотел умирать. Лео просто хотел немножко выключить мозг. Он хотел задремать рядом с Рахилью в машине в надежде, что путь до дома продлится целый год. Но учитывая, что это было невозможно, оставался план Б. Запасной выход. Этот план, этот выход, именно потому, что он слишком хорошо знал смерть и за свою жизнь видел столько мертвых, заставляли его дрожать от страха.

Он был охвачен этим страхом, когда позвонил телефон. И ему было достаточно обменяться парой фраз с Эррерой, чтобы почувствовать, как страх проходит. А на смену ему приходит жажда жизни: жизненные силы в виде негодования против той мерзавки и ее безумия. И сильное желание уничтожить ее.

Именно тогда ему пришло в голову, что где-то в доме должно было остаться письмо Камиллы, как всегда полное страсти и угроз. Лео не удалось прочесть его полностью. Но он был уверен, что как раз в первых строках эта психопатка написала ему, что пришло время отдаться человеку, которого она любила. То есть ему. Жаль, что это письмо было написано пару недель спустя, после предполагаемого насилия, в котором его обвиняли. (По крайней мере, так ему казалось.) В общем, это письмо не только освобождало его от самого грязного обвинения, но также доказывало ненормальность девчонки, ее коварные намерения… в целом разрушало надуманность обвинения. Перед Лео в одно мгновение пронесся тот вечер, когда он обнаружил письмо на обычном месте. Он начал читать его. Возможно, из-за раздражения и страха перед столь откровенным предложением он не заметил, как Рахиль вошла в комнату.