теперь рад, что она охотится по ночам, оставляя его в одиночестве. Еду для него девушка бросает на пол и тут же уходит, запираясь на втором этаже. Всё уже решено: как только Дитрих окрепнет, она отведёт его в ближайшее поселение.

И через пару дней девушка берёт с собой запас еды и воды, из толстого сука мастерит посох для него, намазывается пахучей мазью, чтобы уберечься от солнца, и выдвигается в путь дорогу.

Идти долго, ведь её башня скрывается в чаще непроходимого леса, на поляне. Вокруг рыскают по своим охотничьим тропам дикие звери, а деревья так густо переплелись сучьями и кронами, что вокруг средь бела дня царит сумрак.

Идут быстро, ориентируясь по запаху и по звериным следам, редко делая привалы, чтобы Дитрих мог отдохнуть. Тогда он молчит, медленно ест и жадно пьёт воду. Он выглядит таким юным, совсем мальчишкой, с грустным и, несмотря на шрамы и ожоги, всё ещё красивым лицом.

Она смотрит и думает о своём. Воспоминаний краткие вспышки подобны мотылькам, залетевшим в огонь. После смерти старика она сторонилась людей, но всё же любопытство, жажда знаний, потребность хоть в чём-то, что поможет сохранить человечность, подталкивали её на рискованные поступки. Так девушка пристраивалась вслед движущимся в большие города торговым караванам. Незаметно пряталась на высоких деревьях, зарывалась в землю на близлежащих холмах и следила, чтобы в подходящий момент воровством раздобыть себе книги, одежду и всё, что удастся стащить в предрассветную пору, когда на пару минут погружался в дрёму и самый строгий караул.

Читать для неё было единственной возможностью познавать мир, возможностью пусть хоть в мечтах быть той, кем она всегда хотела быть — красивой принцессой с золотистыми волосами.

… Наконец лес редеет, и теперь даже слабый свет солнце режет её глаза, а кожу печёт сквозь корку мази, но от ожогов мазь всё ещё спасает.

Впереди запах дыма, жареного мяса, лёгкий колокольный звон; далёкий, как отзвук эха, раскатистый смех — всё это сообщает ей, что они выбрались к поселению. На открытом месте пыльная широкая дорога, уходит к холмам. Красуются зелёными побегами пшеницы возделанные поля.

Наконец поля исчезли, вдалеке виднеются крыши домов. Девушка рычит, шепчет и, наконец, тихо и ясно выговаривает, чтобы Дитрих шёл прямо и не сворачивал. Вздрагивает, когда юноша с опаской берёт её за руку и благодарит.

Девушка вырывается и убегает в лес. На сердце, вместо облегчения, лежит непомерная тяжесть, к глазам подступают слёзы, и хоть ты тресни, но всё равно не понятно, почему на душе так печально.

В лесу она зарывается в землю и листья, сворачивается клубочком и засыпает. Во сне девушка видит свою красавицу мать и отца, они дарят ей ларцы с украшениями, новые платья, игрушки и сладости. От счастья сердце трепещет, в улыбке матери и её нежных руках кроется целый мир, полный любви. Но вот сон превращается в кошмар, и девушка кричит, когда зубастое чудовище тащит её в своё логово. Рана на плече снова жжёт и кровоточит, а боль такая острая, что режет кости.

И вот снова она перерождается, и снова перед ней чудовище, кормящее и по-своему заботящееся, но как же она ненавидела его, всегда ненавидела его!.. И сколько раз, безуспешно пытаясь сбежать, клялась, что когда-нибудь убьет его. Но с каждым прожитым днём в новой ипостаси привыкала к нему всё больше. Пока однажды чудовище не вернулось с охоты, упав от смертельных ран в лесу, тогда ещё девочкой, выследив его по запаху, она заглянула в глаза, наполненные нежностью и болью, и вся ненависть внутри вдруг рассыпалась на кусочки.

Слёзы выстлали на щеках горячие солёные дорожки, со всхлипом она прижалась к чешуйчатому телу, прозрев, что ведь чудовище всегда было таким одиноким, непонятым и отличным от других зверей, проживающих в лесу.

… Проснувшись глубокой ночью, в тревоге и беспокойстве не решалась уйти. Впечатления от снов ещё свежи, но сердце девушки чует: причина беспокойства не в этом. Она должна убедиться, что с Дитрихом всё в порядке, поэтому отправляется в деревню.

В темноте люди ей не страшны, ибо им не увидеть её истинного облика. Иллюзорный морок всё скроет в ночи. Только вот собаки… Их не одурачить: как почуют, то залают.

Над головой серебрится россыпь звезд, и убывающий серп луны отбрасывает на хижины тени. Пахнет навозом, тихо блеют овцы в загонах, из печных труб вьётся дымок, остро пахнет едой и человеком. Лёгкий ветерок дует в противоположную сторону, и, к радости, собакам её не учуять.

Вдыхая свежий ночной воздух полной грудью, она чувствует себя неуязвимой и свободной…

В запахах, щекочущих ноздри, девушка пытается уловить ниточку аромата Дитриха. И вдруг замирает, услышав множество голосов. Слов не разобрать, но сердце предательски ёкает, точно знает, что происходит что-то нехорошее.

Темноту пронзает огонь разожженных факелов. Ругань и крики, шум толпы, как будто впереди собралась вся деревня.

Девушка крадётся между домами, с каждым шагом приближаясь к толпе. Она видит, как плотно набитый мешок, обвязанный у горловины веревкой, волокут по пыльной дороге, и все, кому не лень, тычут его палками, пинают ногами. Сплевывают, изрыгая проклятия. Мешок извивается, словно внутри заточено живое существо.

— Сюда его! — кричит толстый мужик в рубахе, подвязанной под заметно выступающим животом. Рядом с ним навалена куча хвороста в рост человека.

— Сжечь нечистого, сжечь! — в толпе вопит женщина с растрёпанными волосами.

В единственное мгновение тишины раздаётся едва слышный стон. В этом горьком звуке боли она узнаёт голос Дитриха. Внутри жжет так сильно, как будто ударили.

На смену боли приходит ярость, и, выпустив из пальцев когти, девушка задыхается. Дыхание хрипит в груди. Она расталкивает толпу и, выйдя вперёд, гневно кричит:

— За что?!!

Толпа замирает, недоумённо глядя на неё. На лицах недоумение, но узнавание чаще: так ночью играет иллюзия в человеческом разуме, создавая эффект знакомого лица.

— За что?! — повторяет она вопрос.

Какая-то женщина оттаскивает её в сторону, называя Аглафьей. Другая женщина кричит на неё, чтобы убрала руки от её дочери. От происходящей несуразицы ей хочется смеяться и плакать… Первый окрик в толпе, как брошенный камень, и суд над Дитрихом продолжается.