Я вздыхаю. Дышать трудно от запаха аммиака. Лежу на полу. Стены сжимаются словно нарочито медленно. Сзади что-то шуршит, приближаясь. Стискиваю кулаки и зубы, ибо буду биться до последнего. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть.…Готова ударить — и вижу Мурку. Глаза кошки вытаращены, шёрстка дыбом. Проносится метеором прямо по моему телу, а затем скрывается в проёме, куда ушла Варюша. Не хочу знать, что напугало кошку. Челюсти от страха свело, инстинктивно начинаю ползти вперёд: вдруг всё же протиснусь?

Кашляю, из ноздрей капает кровь. Чувствую в волосах копошение. Пол сквозь одежду жжёт холодом кожу. Пальцев на руках не чувствую: содрала ногти, срывая с пути шапки живого пенопласта. «Ну же, ещё чуть-чуть, — уговариваю себя. — Ещё чуть-чуть подтянись, девочка, давай, ты сможешь». Застреваю.

Сзади что-то хватает меня за ноги, резко тянет назад. Слишком узко, чтобы ударить. Все попытки извернуться тоже ни к чему не приводят.

От удара головой перед глазами мельтешат точки. Тошнит.

… Его пасть идеально круглая, внутри беззвучно движутся серебристо-белые лезвия. Толстые и тонкие вперемешку. Смотрю до боли в глазах, до спазмов рыданий, до ора. Пасть на лице Германа. Моргаю — пасть уже на лице моего мужа. Смыкается, растягивается, всасывая обе мои ноги по колено, перемалывая в фарш вместе с костями, мышцами и сухожилиями. Срываю голос до хрипоты, горячая моча пропитывает джинсы. Боль взрывает мозг испепеляющим жаром крематория.

И, кажется, слышу на периферии сознания всхлипывания Варечки, мужские голоса и неимоверно радостное мурлыканье кошки. И оттого, наверное, верится: Бог услышал мои мольбы. Отчаянно надеюсь — мою дочку спасли.

Туман стелется подле её ног, вызывающий гадливость, сырой. Деревья прячутся в серой, отдающей зловонием дымке, исполинским змеем тянущейся с болот. Охотиться в такую пору практически бессмысленно, но голод режет, крутит болезненными спазмами нутро — и кровь девушки горит, и ноют зубы, заставляя подниматься и идти в поисках добычи.

Темнота в лесу ей не страшна, а вот тишина, когда слышишь только вязкое чавканье листьев, влажных, утопающих в прелом мху, расползающихся под босыми ногами, не сулит ничего хорошего. Зря она сюда забрела, свернув с привычной тропы. Но что делать: в холодную пору вся живность пуще прежнего бережёт свои шкуры. Зато ближе к болотам в норах вдоволь гадюк, их не так жалко, как остальных пушистых и теплокровных зверьков, в глазах которых, перед смертью затухающих в краткой вспышке боли, всегда кроется молчаливый упрёк. Вот вспомнила — и сразу же бросает в дрожь, играющую на коже мурашками. Возникшие ощущения мучительно сладкие, как пряная, солоноватая горячая кровь, растекающаяся по нёбу.

Лёгкий ветерок наполнен удушающе тлетворными испарениями. Ноздри девушки раздуваются, и чутьё, и вспученные корни деревьев подсказывают верное направление.

Болотная жижа вбирает в себя ступни, холодная и неприятная, но холод не доставляет неудобства и не наводит на мысли о том, что ноги придётся мыть, отскребать песком, чистить щетиной кабаньей шкуры, как и когти на руках, вбирающие в себя грязь.

Наконец появляются островки деревьев, где среди корней скрываются змеиные норы. Она хватается за длинные упругие ветви — острые когти намертво цепляются в кору — и ловко перепрыгивает с дерева на дерево, вся превратившись в слух и чутьё.… Где же послышится шуршание, где же запах выдаст змеиное гнездо?

От предвкушения слюна наполняет рот, удлинившиеся зубы болезненно впиваются в нёбо и губы. Руки проворно взрыхляют почву, убирая настил из мха, прорывая дорогу в змеиную нору… В норе самка греет телом яйца. Двойная удача.

Мгновенно оторвав змее голову, она высасывает кровь и лакомится мясом, яйца же аккуратно укладывает в сплетённую из коры и сучьев корзину, перекладывая для сохранности листьями с соломой. Голод сменяется приятным теплом сытости, но всё равно девушка ещё не наелась, да и корзину следует наполнить про запас. Ведь с каждым днем, похоже, как ни терпи, есть хочется всё больше.

Пока наполняла заплечную корзину, вся перепачкалась в грязи. Пора бы уже возвращаться, но ветер донёс резкий запах крови. Человеческой крови — обволакивающей ноздри, такой невыносимо сладкой и пряной, что сразу кишки свело. Она сглотнула слюну, заставляя себя пересилить инстинкт тут же ринуться на источник запаха. Тихий звук коснулся ушей, приподнимая волоски на затылке. Кто-то стонал, и девушка понеслась в сторону звука, следуя за тонким шлейфом запаха, едва пробивающегося сквозь паточно-вязкую вонь гнилой болотной воды.

Несколько раз она с головой уходила под воду, вымокла, ободрала локти и ступни о кору и сучья с кореньями, пока добралась до маленького островка. За ним плескалась не слишком широкая полоса чёрной болотной воды — такую и лодка запросто переплывёт.

Здесь воздух отдавал холодом и сыростью, а туман вздымался ввысь, неимоверно густой и плотный. Сквозь толщу тумана проступали только очертания каменного монолита с рогатой головой, высокого и громоздкого, точно заправского хозяина острова.

От холода и внезапной тревоги пробрало, и девушка поёжилась, замерев на месте, на стыке низких ветвей старого раскидистого дерева. Инстинкт, подсказавший об опасности, не победил любопытства. До островка оставался один прыжок. Вновь раздавшийся стон нёс в себе боль и горькое отчаяние, и её сердце на миг сжалось. Она прыгнула. Пальцы взрыли влажный мох, обзор полностью поглотил туман.

Это походило на огромный извивающийся липкий комок чешуи, сплетённый и переплетающийся, сворачивающийся кольцами, к тому же издающий тихое шипение.

Чувство опасности обострилось до колкого льда в крови, до ощущения каждого вздоха и биения сердца, до едкого змеиного запаха, перебившего гнилой смрад болот. И внутренней вспышкой она видела под извивающимся клубком очертания человеческого тела, подрагивающего от боли, ибо его нарочито неспешно поедали заживо.

Время замерло — и каждая из змей внезапно подняла голову, глаза каждой уставились на нее, скалилась каждая пасть. А из горла каждой родилось шипение, резкое, предупреждающее. Так предупреждает о нападении хищник, заявляя право на своё.

Звук снова привёл время в движение. Девушка напряглась, приготовившись к нападению. Уверенность в победе жгла желанием вкусить крови, разорвать соперниц (так инстинкт определял змей в клубке) и победить. Клубок медленно, точно нехотя, распался. Из его центра выползла толстая, светящаяся в темноте, белая, как снег змеюка. Злобный красный глаз кусал