В ответ ударил гром, оглушил, разнесся по трепещущему лесу раскатистым басом…

Феликс, задумавшись, смотрел сквозь сизую пелену на зеленеющее внизу болото, жадно, точно губка, вбирающее в себя дождевую воду, на почерневшие стволы деревьев, раскачивающиеся ветви. Невозмутимый Винченце чистил ногти узким кинжальчиком с золоченой рукоятью, тихонько мурлыча себе под нос витиеватую заморскую мелодию. И внимательно поглядывал, косился на Феликса, явно что-то имея на уме…

Словно выстрел, прозвенел чих.

— Будь здоров, — сказал Феликс, не обернувшись.

— Это не я, — ответил Винченце и, быстро перехватив кинжал лезвием вниз, метнулся, эффектно развернувшись, в глубь «норы».

Через секунду — нет, меньше, — глаза Феликса удивленно распахнулись, различив в полутьме дерущихся.

Винченце вынес — именно вынес — ближе к свету своего противника. Тот сопротивлялся, дрыгал ножками, бил кулаками, отчаянно плевался из растрепанной бороды. Но Винченце крепко его держал, прижав локтем плечи деда к себе, а другой рукой, с угрожающе нацеленным клинком, придерживал.

— Отпусти, ирод! Супостат! — вопил неосмотрительно чихнувший. — Пусти, говорю, нехристь нерусская! Нечисть иноземная!

— От нечисти слышу, — ответил Винченце.

Так как пленный старичок норовил выскользнуть из рук, оставив вместо себя пустую душегрейку, Винченце опустил его на землю, перехватил за шиворот и заведенную за спину ручку, для чего самому пришлось присесть на одно колено.

— А-а! — снова заверещал дедок, собравшийся было уд рать, да вновь почувствовавший на себе железную хватку. — Изверг лютый! Спасите — помогите — убивают!!

— Не волнуйся, я не причиню тебе вреда, я всего лишь хочу поговорить, — сказал Винченце — скорее даже Феликсу, чем старичку.

Феликс же сразу узнал в пойманном того деда с корзиной ягод, что встретился ему несколько дней назад неподалеку от озера.

— О чем мне с тобой разговаривать, засланец заморский? Нешто запамятовал, как в прошлый раз чуть бороды не лишился! Вместе с головой.

— А, вспомнил меня, значит?

— Разве забудешь, — проворчал старичок.

— Так, может, ты еще вспомнишь, почему твоя борода попала под угрозу?

— Нет, не помню, — убежденно и честно сказал дедок.

— Да как же? — вкрадчиво попенял ему на ухо Винченце, — Про разбойника Муху забыл? Как промышлял тот, бесчинствовал в твоем лесу, на путников нападал, странников грабил, убивал?

— Дык когда ж это было-то? Сколько воды утекло! — шмыгнул старичок.

В лицо Винченце смотреть ему было неудобно, не выкрутишься, потому он уставился на Феликса, всем видом бессловесно взыскуя заступничества и справедливости. Поймав растерянный взгляд, Винченце уверенно подмигнул.

— А клады, которые он зарывал в твоей земле, помнишь?

— Ну как-то, что-то… — замялся старичок.

— Все на месте — тебе доверенные сокровища?! Отвечай!! — вдруг гаркнул, потеряв терпение, Винченце.

Со страху и от неожиданности старичок рухнул, распластался по дождливой сырости:

— Все сохранил, валенками клянусь! Вон, у березняка три заветных, там под белым камнем один заговоренный, по ельничкам парочка, да в тине подальше притоплено кой-чего по мелочи…

— А те, что на берегу, они целы?

— Сжалься, батюшка! — завыл дедок. — Не доглядел! Упустил! Детишки давеча один откопали. Но другой нетронутый, в целости и сохранности! Как был, лежит себе укромненько…

— Вот, полюбуйтесь, синьор Феникс, — сказал Винченце, поднявшись и отряхнув руки. — Сведения из первых уст. А всего-то и нужно было проявить чуть-чуть настойчивости.

Старичок сел, подобрав ноги, сложил руки на груди, напыжился, насупился — словом, изо всех сил показал обиду за причиненное оскорбление.

— Какой же я идиот! — продолжил монолог итальянец, воздев руки к небу. Ему было тесно в земляной дыре — он зашагал взад-вперед под струйками воды, льющимися с растопыренных корней ели. — Надо было еще тогда поймать этого мелкого обормота и подпалить его драгоценную бороду! Кому, как не ему, знать, где зарывал этот проклятый Муха свои проклятые сокровища. Но нет, вместо этого я устраивал маскарады с переодеванием, изображал призрака, выл нахолоде до хрипоты! Идиот, глупец, болван!.. — И не найдя подходящих слов, он перешел на итальянский.

— У, ругается, а и то красиво! — с уважением признал старичок. — Ладно, недосуг мне тут с вами прохлаждаться.

И исчез. Без хлопка, без дыма — просто пропал, точно шагнул за невидимую стену и сам за нею стал невидим.

Ливень меж тем вновь сменился мелкой моросью. Небо чуть просветлело.

— Опять сбежал? — опомнился Винченце.

Феликса вдруг озарила догадка:

— Так это были вы сами?.. Это вы и есть тот самый путешественник, о котором вы вчера рассказывали ребятам? Это вы везли ларец новгородскому князю, это вас подстерегли и ограбили на дороге разбойники? Но… — тут мгновенное озарение столкнулось со здравым смыслом, — но как же тогда понимать ваши слова, что путешественника убили, бросили умирать посреди снежного леса, в лютым мороз? А после призрак невинно убиенного юноши пре следовал главу шайки… И тот в конце концов раскаялся, бросил свое ремесло… Так вы рассказывали легенду или все-таки сказку?

Винченце с какой-то печалью во взгляде посмотрел на него, не перебивая, не думая оправдываться.

— Это была не сказка, а быль, — произнес он. — И все произошло именно так, как я и рассказал. Если хотите подтверждений, спросите у любой местной старухи, она споет вам не одну песню про удалого разбойника. И у нескольких вариантов будет подобная концовка. Но без таких подробностей, конечно, какие вы слышали вчера.

— Но как это возможно? Когда же это случилось на самом деле?..

Винченце промолчал.

Вслед за облачками потянулись сизые тучи. Солнце скрылось в тусклой дымке, небо потемнело. Порывами подул холодный ветер.

Сегодня сумерки сгустились гораздо раньше обычного. Отметив это мимоходом, Глаша поспешила к Полине Кондратьевне. Она собиралась предупредить ее о подступающей грозе, помочь закрыть в доме все окна и…

К своему удивлению, хозяйку терема она встретила в саду на окраине — недалеко от дороги, по которой скоро вернутся с полей деревенские. Кстати, они наверняка тоже заметили резкую перемену погоды и уже заторопились домой.

Глаша хотела было окликнуть старшую подругу, но промолчала, увидев, как странно она себя ведет. Поэтому, помедлив, спряталась, забравшись между отцветшей сиренью и крыжовником: решила понаблюдать.

Ямина прошлась по саду, внимательно оглядывая, точно выбирая, яблони, дотягивалась, трогала листки, терла унизанными перстнями пальцами. После, видимо, найдя подходящее местечко, кинула на траву теплую шаль, достала из кармана платья какой-то непонятный красный мячик и большую двузубую вилку, какой пирожки в печке накалывала.