— Это они к дождю, — неуверенно предположил Прошка.

Тишка освободил свою, и лягушка с готовностью спрыгнула на землю.

— Квакнулась, — прокомментировала Ариша.

Сделав два скачка, лягушка дальше удрать не спешила, наоборот, уселась на месте и принялась, раздувая горло пузырем, оглушительно орать.

— Может, ты ее слишком сильно обдымил папоротником? — спросил Прошка.

— Все по инструкции, — важно заявил Тишка. — Как синьор Викентий велел.

Тогда ребята отпустили всех лягушек — и все они дружно запрыгали к тому месту, где сидела первая. Сгрудившись, занялись хоровым пением, поглядывая на замерших хозяев.

Ради проверки Прошка забрал двух квакушек, отнес на несколько шагов, покрутил — но они спешно прискакали обратно.

— Лопату тащите! — закричала засиявшая Ариша. — Где лопата? Опять потеляли, олухи?!

Филин на сосне икал:

Мышь крылатую поймал.

Упыри-нетопыри

До изжоги довели!

По счастью, крестьяне не воины. Бьют тяжело, с размахом, но неумело и меткостью не отличаясь. Винченце отделался легкой царапиной — немедленно зажившей. Феликса украсили десяток синяков и рассеченная бровь, кровь струйкой стекала по переносице и щеке. Но большинство мужчин деревни ушли восвояси хромая, икая, сплевывая зубы и криво косясь — в основном получив сии увечья в общей свалке от рук родных соседей. Кое-кто даже окривел и проткнул лапти вместе с ногой, наступив на собственные грабли. В общем, наутро протрезвевшее население Малых Мухоморов вознесло благодарственные молитвы, что, воюя в горячке, не погибли от собственного оружия.

Но это поутру. А пока что ночь казалась бесконечной, время тянулось точно капля свежей смолы…

После общей свалки, отведя вдоволь душу, деревенские слегка поостыли. Связав по рукам и ногам итальянца, а вместе с ним и Феликса, потащили в селение. Тащили, конечно, не все — в конвой определили двух дюжих хлебопашцев. Остальные их обогнали, поспешили по домам — обогреваться, сушиться и лечиться.

Ливень не прекращался, хлестал холодными струями, как плетью. Черную темень резали косыми клинками молнии, сотрясали раскаты…

Мужикам очень скоро надоело толкать перед собой связанных пленников, скользить по раскисшей земле, утираться от бьющей по лицу воды. Да еще держать ухо востро — как бы пойманные нехристи не сбежали, не скрылись в темной чаще, не скатились в овраги. Короче, чуяли, что за каждым кустом могут напороться на сюрприз. Чертыхаясь, мужики решили проблему просто — выбрали пару крепких берез и привязали к ним свою опостылевшую обузу. Ничего, мол, пускай проветрятся. Им, упырям, ночью на свежем воздухе не привыкать прохлаждаться. После чего с чистой совестью отправились восвояси.

— Хорошо хоть, не к той осине, — пробормотал Винченце.

Несмотря на неуютные условия, он, похоже, не собирался падать духом.

Береза ему досталась не худенькая, да еще с раздвоенным стволом. Подтянувшись повыше со связанными сзади руками, итальянец забрался в развилку, где устроился вполне сносно, уселся, залихватски закинув ногу на ногу, уперев грязный сапог в белую кору. Даже принялся каблуком постукивать ритмично.

Феликсу, и без того чувствовавшему себя оглушенным, потерянным и несчастным, дерево попалось крайне неудобное: с кривоватым стволом, бугристой корой, поросшей шишками и грибами. Ни сесть, ни хоть бы встать по-человечески — под ногами узлами-змеями сплетались скользкие корни…

— Не унывай, Феникс! — сказал Винченце. Чтоб слова не утонули в грозе, приходилось почти кричать. — Если они нас сразу не порешили, есть надежда выбраться, как говорится, сухими… Ну и леший с ними!.. А кстати, хорошая идея! Хотя нет, он сейчас нам вряд ли помогать станет, злопамятный старикашка…

Феликс промолчал, даже отвернулся. Как же так вышло? Из-за чего, почему безграмотные сельчане приняли, нет, твердо уверились, что итальянец — вампир? Неужели какое-то происшествие заставило их в это поверить? Но что же тогда он, Феликс? Ведь он с самого начала подозревал неладное — и вот, пожалуйста! Ну почему он дал себя обмануть?! Позволил отвести глаза, заговорить, почти ведь доверился!..

Винченце, чуть передохнув, принялся на своем «насесте» возиться, пыхтеть, крутиться — словом, всячески старался избавиться от пуг.

Феликс, занятый моральными терзаниями, не подумал и пошевелиться.

Прошло немного времени. Винченце этих минут не хватило, Феликсу они показались вечностью. Гроза начала понемногу отдаляться, дождь перестал быть столь назойливым и холодным, вспомнил наконец, что он все-таки летний. Сквозь рваные тучи даже стала проглядывать ясно-снежная луна.

— Кто-то идет! — встрепенулся Винченце.

Сдунув с лица развившийся локон, принял высокомерно-невозмутимый вид.

— Вот вы где!.. Наконец-то! Насилу отыскала! — обрадованно запричитала запыхавшаяся Глафира, появляясь из темноты. — Живые! Оба! А я уж не чаяла!..

— Уф, синьорина, почти напугала, — признался Винченце. — Я подумал, не вернулись ли эти сумасшедшие.

— Что случилось, Глаша? — набросился на нее с вопросами Феликс. — Что такое с ними? Отчего? Они ведь почти совсем обезумели!

— Да понимаешь, — торопливо начала она, — там на Полину Кондратьевну вампир напал, всю покусал. А потом дождь кровавый пошел. А она на Винченце, на вас то есть, указала.

— Я к этому непричастен! — заявил Винченце. — Я с ним был, подтвердите, Феникс!

— Я знаю, — перебила Глаша, — я же все видела. Она все сама это, она там такое представление устроила — жуть! Вот все и поверили. Она даже Серафима Степановича загодя в подклеть заперла, представляете!

— Vabene, разберемся, — сказал Винченце, — Синьорина, se поп le dispiace[59], не освободите ли нас?

— Ой, да, — опомнилась Глаша.

И растерялась — к которому первому бежать.

Подбежала к Феликсу, подергала узел, потянула изо всех своих девичьих сил концы — веревка еще больнее врезалась в запястья.

— Лучше с меня начните, — предложил Винченце.

— Да-да, сейчас… — Глаша послушно подбежала к нему, тоже подергала, потянула — без толку.

— У меня где-то ножик был, — сказал Винченце, — посмотрите, пожалуйста, в куртке.

Привстав на цыпочки, девушка пошарила в ближнем кармане — ничего, кроме сложенного платка. Глянула на Винченце и полезла в другой карман — куртка была расстегнута, и чтоб достать, дотянуться, ей пришлось податься вперед, наклониться, приналечь грудью на грудь итальянца. Девица чуть зарделась, тот невозмутимо отвел глаза.

— Есть еще внутренний, — сообщил он тихо.