Милюков заявлял, что от английского посла Бьюкенена он выслушал „…тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь к сепаратному миру“.

Перечисляя ошибки правительства, Милюков спрашивал неоднократно аудиторию: „Глупость это или измена“ и сам, в конце концов, ответил: „Нет, господа, воля ваша, уже слишком много глупости. Как будто трудно объяснить все это только глупостью“. Дума рукоплескала оратору. Со стороны правых неслись крики — „клеветник, клеветник“, председатель не остановил оратора, а сам оратор на выкрики протестующих правых ответил: „Я не чувствителен к выражениям Замысловского“. Произнося свою речь, Милюков, конечно, понимал, чего стоят во время войны утверждения немецкой газеты, на которую он ссылался. Он знал, что никаких данных об измене кого-либо из упоминавшихся им лиц не было.

Он клеветал намеренно. И эта клевета с быстротою молнии облетела всю Россию и имела колоссальный успех. Вычеркнутые из официального отчета слова Милюкова были восстановлены в нелегальных изданиях его речи. Листки с полной речью распространялись повсюду»[203].

На эту речь Милюкова пришло в Думу ободряющее письмо из Москвы: «Торгово-промышленная Москва заявляет Государственной Думе, что она душой и сердцем с нею». Оно было подписано представителями Биржевого комитета, Купеческой управы, комитетов — Хлебной биржи, Мясной биржи и Биржи пищевых продуктов.

Шульгин по поводу речи коллеги высказался довольно откровенно. Факты «измены», предъявленные Милюковым, он назвал не очень убедительными: «Чувствуется, что Штюрмер окружен какими-то подозрительными личностями, но не более. Но разве дело в этом? Дело в том, что Штюрмер маленький, ничтожный человек, а Россия ведет мировую войну. Дело в том, что все державы мобилизовали свои лучшие силы, а у нас „святочный дед“ премьером. Вот где ужас… И вот отчего страна в бешенстве.

И кому охота, кому это нужно доводить людей до исступления?! что это, нарочно, наконец, делается?!»[204]

Впоследствии, уже в эмиграции, Милюков оправдывался: «Я говорил о слухах об „измене“, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, причем в каждом случае предоставлял слушателям решить „глупость“ или „измена“. Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование — даже там, где я сам не был в нем вполне уверен. Эти места в моей речи особенно запомнились и широко распространялись не только в русской, но и в иностранной печати. Но наиболее сильное, центральное место речи я замаскировал цитатой „Neue Freie Presse“. Там упомянуто было имя императрицы в связи с именами окружавшей ее камарильи. Это спасло речь от ферулы председателя, не понявшего немецкого текста, — но, конечно, было немедленно расшифровано слушателями. Впечатление получилось, как будто прорван был наполненный гноем пузырь и выставлено на показ коренное зло, известное всем, но ожидавшее публичного обличения. Штюрмер, на которого я направил личное обвинение, пытался поднять в Совете министров вопрос о санкциях против меня, но сочувствия не встретил. Ему было предоставлено начать иск о клевете, от чего он благоразумно воздержался. Не добился он и перерыва занятий Думы. В ближайшем заседании нападение продолжалось.

В. В. Шульгин произнес ядовитую и яркую речь — и сделал практические выводы. Осторожнее, но достаточно ясно поддержал меня В. А. Маклаков. Наши речи были запрещены для печати, но это только усилило их резонанс. В миллионах экземпляров они были размножены на машинках министерств и штабов — и разлетелись по всей стране. За моей речью установилась репутация штурмового сигнала к революции.

Я этого не хотел, но громадным мультипликатором полученного впечатления явилось распространенное в стране настроение. А показателем впечатления, полученного правительством, был тот неожиданный факт, что Штюрмер был немедленно уволен в отставку. 10 ноября на его место был назначен А. Ф. Трепов, и сессия прервана до 19-го, чтобы дать возможность новому премьеру осмотреться и приготовить свое выступление»[205].

Здесь надо вспомнить знаменитую фразу Милюкова, произнесенную еще в 1905 году. Это цитата из древнеримской поэмы «Энеиды»: «Если небесных богов не склоню — Ахеронт я подвигну» (VII, 312).

Этим он образно объяснил союз кадетской партии с террористами: Ахеронт — река скорби, символ адских сил.

Думским выступлением Милюкова адские силы были вызваны снова.

А. И. Гучков потом говорил: «Он потряс основы, но не думал свалить их, а думал повлиять. Он думал, что это прежде всего потрясет мораль там, наверху, и там осознают, что необходима смена людей. Борьба шла не за режим, а за исполнительную власть. Я убежден, что какая-нибудь комбинация с Кривошеиным, Игнатьевым, Сазоновым вполне удовлетворила бы. Я мало участвовал в этих прениях, не возражал, а только сказал одну фразу, которая послужила исходной нитью для некоторых дальнейших шагов и событий: мне кажется, мы ошибаемся, господа, когда предполагаем, что какие-то одни силы выполнят революционное действие, а какие-то другие силы будут призваны для создания новой власти. Я боюсь, что те, которые будут делать революцию, те станут во главе этой революции. Вот эта фраза, которая не означала призыва присоединиться к революции, а только указывала, что из этих двух возможностей, о которых мы говорили (возможность, так сказать, катастрофы власти под влиянием революционного напора, призыва государственных элементов), я видел только вторую. Я был убежден, что, если свалится власть, улица и будет управлять, тогда произойдет провал власти, России, фронта»[206].

Мысль Гучкова была подхвачена: надо делать ставку на революцию и возглавить ее.

А вот и речь Шульгина 3 ноября:

«…И если мы сейчас выступаем совершенно прямо и открыто с резким осуждением этой власти, если мы подымаем против нее знамя борьбы, то это только потому, что действительно мы дошли до предела, потому, что произошли такие вещи, которые дальше переносить невозможно.

…мне так кажется, что когда мы боремся здесь, то там, далеко, там, на фронте, офицеры более уверенно ведут в атаку свои роты, ибо они знают, что здесь Государственная Дума борется с зловещей тенью, которая налегла на Россию. Мне кажется, гг., что уполномоченные и земство будут увереннее закупать и везти тот хлеб, который нам так необходим, зная, что здесь не просыплется этот хлеб в щель между двумя министерствами, которые ведут между собой отчаянную борьбу. Мне кажется, что рабочие, те рабочие, в руках которых наполовину судьба России, они будут спокойнее и увереннее стоять у своих станков, зная, что Государственная Дума исполняет свой долг…