– Я и так все знаю про отморозков, крючки и наживку. – При этих словах она посмотрела вдаль, положив обе руки на перила и повернувшись так, чтобы с моего места эффектно смотрелись ее налитые груди: сейчас они были прижаты друг к другу и крошечные треугольники лифчика их едва прикрывали. Действительно наживка. – И держать удочку я тоже умею неплохо. Так как, ты сказал, тебя зовут?

– Лэндон.

– Очень приятно. Я Честити.

Это я и так помнил. Перед началом экскурсии ее папаша представил нам дочь и жену. С последней, как выяснилось вскоре, он собирался целый день собачиться: супруги то сидели в зловещем молчании, то принимались друг на друга шипеть. Черт, дамочка даже попыталась флиртовать с моим отцом. Он словно и не заметил.

Над водой, заглушая плеск волн и крики чаек, разносились слова вроде «шлюхи» и «осла». Папа старался держаться как можно незаметнее, но, разумеется, прекрасно видел все, что происходило в десятиметровой лодке. Нам с Честити приходилось с этим мириться.

– У родителей проблемы?

– Ага. Это мой отец и моя мачеха-жаба. Она считает, что он завел кого-то на стороне. Очень даже может быть. Но давай не будем о них. Они такие нудные, а мне хочется хоть раз за эти дурацкие каникулы немного развлечься. И по-моему, Лэндон, ты можешь мне в этом помочь.

Она станцевала вокруг удочки, схватила ее и прижалась ко мне бедром.

– Так ты правда Честити[28]или тебя назвали от противного?

Она мягко рассмеялась и, скользнув по удочке обеими руками, прижалась плечом к моей груди.

– Это уж мое дело, и…

– Да ладно, не суетись. Я и так выясню.

– Ты самоуверенный подонок, да?

Я улыбнулся:

– Я бы предпочел формулировку «уверенный в себе». Но в принципе ты права. Так чем ты занимаешься сегодня вечером?

– Хм… Не знаю. Может, тобой?

* * *

То, что я наплел Честити про местных девчонок, не вполне соответствовало действительности. Вообще-то, я старался с ними не связываться. Им хотелось сладких свиданий и школьных дискотек, а меня эта фигня не интересовала. Почти все, с кем я спал, были туристками. Я цеплял их на пляже, в «Снастях и наживке» или где-нибудь в городе, а кувыркались мы в их съемных коттеджах, гостиничных номерах или, если было темно и девушка попадалась не очень привередливая, прямо на песке.

С Честити ситуация получалась непростая: о том, чтобы переспать в общественном месте, хоть бы и в кромешной тьме, не могло быть и речи. Под боком у ее отца и мачехи – тоже не вариант. Перед тем как сойти вместе со мной на берег, она сказала родителям, что случайно встретила школьных друзей.

– Пообещала вернуться домой к полуночи. А пока, мол, будем жарить рыбу и есть сморы[29]. – (Мне показалось маловероятным, чтобы на это кто-нибудь повелся.) – Поехали к тебе, – сказала Честити. Мы целовались, гуляя по пляжу, где, кроме нас, было еще несколько десятков человек. – Я даже не пикну. Обещаю.

Итак, я сделал то, чего никогда раньше не делал: привел к себе девушку в то время, когда отец находился дома. Было только десять часов или около того, но папа вставал на заре и ложился тоже рано. Его комната была в конце коридора. Мы прокрались через темную гостиную, стараясь не наступать на скрипучие доски, и вошли в кухню. Как только я закрыл за нами дверь моего чулана, Честити прошептала:

– Офигеть, какая крошечная! Это что – кладовка?

Я зажег ночник, который незадолго до этого повесил на стену, выключил верхний свет и, скинув свои старые ботинки на резиновой подошве, поставил их рядом с босоножками гостьи.

– Будем обсуждать мою комнату или…

– Я лишь подумала, что нам было бы просторнее даже в…

Я снял футболку. Честити разинула рот. Когда я наклонился, чтобы поцеловать ее, она стащила с себя кофточку и развязала тесемки на шее. Груди, высвободившиеся из полосатого лифчика-леденца, упали мне в ладони. Честити торопливо забралась с ногами на кровать. Я за ней.

– Так что ты там говорила?

Она ничего не ответила. Только покачала головой и потянула меня к себе.

Мы проснулись около часа ночи, в чем уже было мало хорошего: время, отведенное Честити для вечерних развлечений, истекло шестьдесят минут назад. В телефоне, который она поставила на беззвучный режим, набралась целая куча пропущенных вызовов, голосовых сообщений и эсэмэсок.

А разбудил нас мой отец. Понятия не имею, чего ради он вдруг решил открыть дверь моей комнаты. Может, он и раньше ко мне заглядывал, проверял, дома я или нет, просто я не просыпался. Зато сейчас, черт побери, пять секунд – и сна ни в одном глазу.

– Лэндон Лукас Максфилд! Какого хрена ты здесь творишь?! – взревел отец и тут же развернулся на сто восемьдесят градусов, потому что Честити, по-прежнему без лифчика, села на кровати. – Совсем оборзел?! Ее родители вообще в курсе, где она?

– Нет, папа, – пробормотал я, прокашлявшись, и потянулся за нашими вещами.

Одеваться при отце, торчащем в дверном проеме, было, мягко говоря, неловко.

– Они знают, что она с тобой?

Я посмотрел на Честити. Она покачала головой.

– Нет, папа.

– Встал и отвез ее обратно в гостиницу. Сейчас же! Черт возьми, Лэндон. Черт возьми.

Еще никогда в жизни я не слышал от отца столько брани зараз. Когда мы проходили мимо него, жилы на его шее были напряжены, а лицо выражало чистейшую ярость.

Я высадил Честити у входа в отель. Перед этим она написала своему папаше, что случайно выключила телефон. Когда мы подъехали, за стеклянными дверями вестибюля уже маячила хмурая физиономия.

– Вот дерьмо! – сказал я.

– Я разберусь. Поверь, что бы я ни делала – поделом ему. – Она поцеловала меня. – Спасибо. Благодаря тебе день оказался лучше, чем я ожидала. У нас в классе есть угрюмый парень с пирсингом. Мне всегда казалось, что он стремный, но теперь я, может быть, дам ему шанс.

Улыбнувшись, Честити выпрыгнула из машины.

В воскресенье вечером я отправил Жаклин последний вопросник с припиской, которая уже стала стандартной: «В прикрепленном файле новый вопросник. ЛМ». Мне хотелось столько всего сказать, но главное я все равно не смог бы выразить словами.

Часов в десять вечера у меня зазвонил телефон. На экране появилось лицо Жаклин: этот снимок я сделал здесь, когда мы сидели на диване. Она улыбалась мне, как будто у нее был какой-то секрет.