брать мешок, он опять пристально смотрел на девушку и, кажется, думал о чем-то.

– Господин мой, о чем вы думаете? – наконец не выдержала Агнес. Волков опять на нее смотрел словно сомневался, говорить ей или нет о деле своем. – Скажите уже. И не волнуйтесь, нет у вас человека преданнее меня. Авось я не Брунхильда ваша.

Волков еще немного помолчал, а потом и говорит:

– Есть у меня дело одно, что не дает мне покоя. И дело сие железом я разрешить никак не могу.

Агнес, Агнес, ах, как она была умна. Девушка положила свою маленькую ручку на его огромную и проговорила, заглядывая в его лицо:

– Так скажите мне имя этого пса.

Волков покосился на нее, но руки не отнял.

– А откуда ты знаешь, что у дела моего есть имя?

– Так вы сами сказали, что железом дело ваше не разрешить, значит, у вас есть враг, которого вы убить не можете. Видно, враг этот могущественен, – сразу откликнулась девушка.

– И опасен, – продолжал кавалер. – Недавно он бандитов сильных нанял убить меня и сразил одного из лучших моих людей. А после возглавил большой отряд и повел его на меня.

– Господин, все, о чем прошу вас: скажите мне имя пса этого, – спокойно, даже беззаботно произнесла Агнес.

И, видно, эта беззаботность насторожила Волкова.

– Ладно… После…

– Скажите мне имя пса этого, – повторила девушка, выговаривая каждое слово для убедительности, – господин мой.

– Я подумаю, – ответил кавалер. Он повернулся, снял со спинки стула мешок и положил его девушке на колени. – Еще одно дело для тебя есть.

Сердце Агнес забилось от восторга. Да, у нее на коленях лежало стекло. Стекло, подобное которому она так безуспешно искала уже столько времени. Она волновалась так, словно ей досталась голова любящего, сладчайшего из любовников.

– И что же вам нужно, господин мой?

– Я еду на войну… – начал он.

– На войну? Едете? А разве вы не у себя воюете с горными еретиками?

– Нет, теперь еду воевать мужиков, что распоясались и забыли свой долг, Бога и призвание. И хочу знать, вернусь ли живой. Можешь поглядеть в шаре, что со мною будет?

– Конечно. Если вам угодно, я прямо сейчас то и сделаю, – сказала девушка, уже краснея. – Помните, как это делается?

– Не помню. Как?

– Мне надобно будет раздеться, – отвечала Агнес, еще больше покрываясь.

– Ах, это, конечно, да… Делай как надо.

– Тогда нам лучше подняться в спальню.

– Ну пошли.

Волков не без труда поднялся из кресла, так как нога после трех дней в седле заметно ныла. Девушка заметила его гримасы боли.

– Вижу, раны ваши брат Ипполит не вылечил.

– Эти раны уже не лечатся, – отвечал он.

Агнес шла перед Волковым по лестнице, прижимая к груди мешок с заветным шаром. Встретила она господина в своем естественном обличии, но теперь, думая, что придется перед ним раздеваться, принялась быстро менять себя под одеждой. Не хотелось ей, чтобы видел он ее тощий зад, худые ляжки да выступающий бедно поросший волосами лобок. Ей хотелось, чтобы и груди, и бедра ее, и лоно взгляд господина не отвращали, а наоборот. Поэтому когда дошла девица до верха, до спальни, так едва дышать могла от волнения. И уже точно теперь не знала она, что ее больше волнует: что сейчас в стекло заглянет или что перед господином обнажиться придется. Так разволновалась девушка, что даже захотела по малой нужде, но решила это желание перебороть. Открыв дверь своей спальни, впустила туда Волкова. А он по лестнице поднимался уже с трудом, почти на каждой ступени морщился от боли и в покои ее входил, заметно хромая. И Агнес это видела.

Нет, конечно, она разум свой не потеряла. Хоть и волновалась очень сильно, но дело разумела. Не кинулась платье снимать и мешок со стеклом развязывать, а сначала усадила Волкова на кровать и стала стаскивать с него сапоги. А когда снимала с левой ноги, кавалер поморщился, даже оскалился, так сильно его прихватывало, и девушка по старому своему навыку тут же на больное место положила свою маленькую ладошку. И пока боль изводила, шептала ему:

– Ничего, господин мой, ничего, сейчас я все устрою, уж про хворь свою при мне поминать не будете.

А он, как боль отступала, стал оглядывать девичью спальню. Когда-то он жил в этой комнате, кровать эту делил с Брунхильдой. Теперь все по-другому было. Смотрел он и удивлялся. Книги, книги – на окне, на комоде, возле кровати лежит одна на полу; нет, не роман, «Ботаника» некоего господина Крауса. А еще лампы разные, зеркало огромное, ему в рост, – денег, видно, немалых стоило – и опять книги. Книги всё умные, они и глупые-то денег стоят, а про эти и спрашивать страшно. Так и подмывало его поинтересоваться: откуда серебро у тебя, девица? Но не стал: не спрашивай – тебе и врать не будут.

Кавалер повалился на перины – после дороги это приятно, особенно если боль в старых ранах не донимает, – приподнялся на локте и стал ждать. И вот теперь уже Агнес делала то, чего ей хотелось до нетерпения. Краснея и стесняясь, она стала снимать с себя платье прямо перед ним, в двух шагах от своего господина. И что с того, что она уже перед ним не раз раздевалась? Тогда она была еще дитя неразумное, тех чувств, что она испытывала сейчас, став молодой женщиной, и близко в те времена не наблюдалось. И пусть рыцарь делает вид, что не смотрит на нее. Посмотрит и на ее новый зад, и на такие сильные ляжки, и на черные волосы внизу живота, и на живую колышущуюся от движений грудь. Кинув платье на изголовье кровати, Агнес стала снимать и рубаху нижнюю. Тоже недолго с ней тянула. Ну вот она перед ним и голая совсем, если не считать чулок. Чепец девушка не носила как незамужняя. Ленту из волос вытащила, а те рассыпались по плечам потоками. Вот теперь уже она полезла к нему на кровать. Села рядом, ничуть не стесняясь, а даже выставляя перед ним самые сокровенные места, стала развязывать мешок. Развязала. Достала из него шар светло-синего стекла. Ах, как он был прекрасен, тот шар! Какую дрожь во всем ее красивом теле он вызывал!

– Так желаете знать, что будет с вами на войне?

– Желаю, – отвечал Волков, который был, признаться, весьма удивлен теми переменами, что произошли в теле девушки. Теперь он уже рассматривал ее с удовольствием, не как в те, в прошлые разы, когда ему хотелось отвернуться от