терапевтической работе встречается с самыми разнообразными скелетами в шкафу, которые так или иначе проявляются в семейной системе клиентов. Мы говорим здесь не столько о тех случаях, когда клиент знает, что у него отец «неизвестен» или не тот мужчина, который его воспитывал, – тут мы скорее будем побуждать клиента выяснять информацию о родном отце, насколько это возможно в его условиях, чтобы укрепить расплывчатую самоидентификацию. Иногда отправной точкой для укрепления идентичности, образа «я» служит любая мелочь – например, один из клиентов вспоминал, что мама говорила о форме носа, которой он «весь в отца», и, присвоив это, почувствовал силу и опору.

В данном подразделе мы фокусируемся на случаях, когда отцовство скрывается, причем порой не только от ребенка, но и от других, включая супруга.

Нам не столь важно, почему мать и в некоторых случаях отчим или другие родственники решают сохранить тайну реального отцовства. Зачатие ребенка вне брака – весьма распространенная ситуация, которая тем не менее по вполне понятным причинам является табуированной для обсуждения с кем бы то ни было, в том числе с психологом. Мы полагаем, что в будущем, с развитием медицинских технологий, все больше будет появляться детей, зачатых через банк доноров-отцов, и эта тема также рискует стать запретной. И тем более важно, на наш взгляд, говорить об этом, насколько возможно. И вот почему.

Вокруг любой тайны в отношениях между членами семьи появляется эмоциональная заряженность. И это никакая не мистическая энергия, а особенное отношение, которое проявляется подспудно, между строк. Скорее даже не в самих словах, а в невысказанном. В интонациях и паузах, взглядах и прорывающихся эмоциях, в общей напряженности при соприкосновении с определенными темами, связанными с тайной. И если на сознательном уровне тайну удается сохранять и поддерживать, то на бессознательном мы словно считываем диссонанс через завесу умолчания. Происходит рассогласование сознательного и бессознательных сигналов, и человек, не знающий о тайне, ощущает ее как морок, запутанность. Если вы смотрели фильм «Шоу Трумана», то вы поймете, о чем это: постоянное ощущение, что здесь что-то не так, не имеющее под собой как будто никаких оснований.

Иногда отправной точкой для укрепления идентичности, образа «я» служит любая мелочь – например, один из клиентов вспоминал, что мама говорила о форме носа, которой он «весь в отца», и, присвоив это, почувствовал силу и опору.

Ребенок, растущий в атмосфере семейной тайны, и конкретно тайны отцовства, так или иначе реагирует на эту особую заряженность вокруг темы и фигуры отца. Ощущение запутанности, рассогласованности, нереальности происходящего может быть столь сильным, что в буквальном смысле сводит с ума. Безусловно, отчасти эти переживания ребенок получает в контакте с матерью. Она может выражать двойственное отношение к ребенку, напоминающему своим существованием о мужчине, ставшим его отцом. Если есть мужчина, который воспитывает ребенка, его отношение также в разной степени может усиливать эти переживания, независимо от того, знает он о реальном отце или только подозревает.

Можно сказать, что все члены семейной системы, хранящие тайну или бессознательно догадывающиеся о ее наличии, как-то поддерживают этот заговор молчания. Тайна накладывает свой отпечаток на образ жизни всей семьи. Например, такие семьи более закрыты от взаимодействия с другими людьми, семьями, социальными институтами, они как будто в большей степени вынуждены демонстрировать «приличный фасад», больше озабочены тем, чтобы «не вынести сор из избы». Члены семьи часто дистанцированы друг от друга, между ними не принято открытое, прямое общение, выражение чувств также затруднено. В широком ходу двойные послания, эмоции могут быть неадекватны ситуации (чрезмерны, скудны или не соответствовать происходящему), особенно если затрагивается область тайны.

В случае тайны отцовства, которую сложно контейнировать взрослым, крайним, принимающим на себя ее последствия становится ребенок, поскольку она напрямую его касается, можно сказать, размещается на территории его личности членами семьи, сохраняющими тайну. Конечно, ребенок как должное впитывает любые семейные правила, довольно быстро привыкает игнорировать или обходить круг тем, на которые близкие реагируют неоднозначно. Однако при этом нарушается его контакт с родителями – впрочем, любая тайна осложняет контакт близких людей друг с другом. Страдает также контакт с собой, своими чувствами и с реальностью, тестирование которой на истинность – ложность затруднено при наличии тайны, непосредственно связанной с ребенком, его происхождением, идентичностью. Ему негде разместить свои переживания, связанные с двойственностью и заряженностью вокруг фигуры отца и темы отцовства, отношения к себе родителей и т. д. Ребенок оказывается перед выбором, как справиться с этим: принять решение, что «с ними что-то не так, раз они так странно реагируют на меня», прервать контакт с родителями или «со мной что-то не так, если я чувствую странное», то есть прервать контакт с собой и/или реальностью. Такие разрывы контакта могут быть в целом скомпенсированы и адаптивны. Однако в более тяжелых случаях, при стрессовых нагрузках, других травмирующих факторах могут выливаться в изменения восприятия, мышления, поведения, в крайних вариантах – в расстройства личности (пример – диссоциативное расстройство). Впрочем, с этими ощущениями и особенностями человек может свыкнуться и прожить всю жизнь, если какое-то потрясение не вскроет тайну и не расставит вещи по своим местам, дав объяснение всем смутным переживаниям и рассогласованиям с реальностью.

Если вы смотрели другой фильм, «Эффект бабочки» и помните сцены перезаписи воспоминаний главного героя, то можете представить, что примерно так описывают свои ощущения люди, которые уже во взрослом возрасте пережили раскрытие каких-либо семейных тайн. Это может быть довольно болезненным кризисом, проходящим все этапы – шок, отрицание, торг, гнев, печаль, – прежде чем произойдет принятие. Процесс такого переформатирования требует времени, однако то, что испытывали наши клиенты при этом, приносило им облегчение, ясность и устойчивость: «Оказывается, дело не во мне».

Психолог может заподозрить наличие семейной тайны, исходя не столько из фактов, сколько из своих ощущений – чего-то мутного, непроявленного, какой-то заряженности определенных тем, слепого пятна или дымовой завесы вокруг них, которые передает ему клиент как бы между строк. Этот опыт сложно объяснить словами, скорее это ощущения, которые можно научиться вылавливать и распознавать, если на практике встретиться с такими случаями. Когда речь идет о тайне отцовства, этот туман, морок и заряженность связаны с фигурой отца.

Разумеется, мы не можем заявлять наверняка о наличии тайны отцовства. Более того, это так и может оставаться на уровне наших гипотез. Все, что мы можем, – это проявлять нестыковки и рассогласования, исследовать муть – в работе с образами, системными расстановками, рисованием в арт-терапии, трансовыми техниками (при достаточном уровне квалификации и владения этими методами). Возможна символическая работа