преступник оказался гражданским лицом, к тому же внучатым племянником жертвы[351], едва ли облегчил ситуацию. В январе 1917 года местный полицейский Игнатий Панасюк, получив донесение, что дезертиры скрываются в доме Ивана Соловьева в деревне Поповка, позвал на помощь двух местных крестьян, чтобы произвести арест. Когда его небольшой отряд прибыл, началась драка. Бывшие солдаты быстро взяли верх, забрали у Панасюка револьвер и саблю и, отрубив ему левую руку, сбежали[352]. Подобные происшествия не были из ряда вон выходящими для центральной Украины. Существует целый набор донесений по соседним районам[353].

Рост насилия также приводил к этническим конфликтам. 16 (29) мая 1916 года в украинском селе Телепино группа молодых людей в возрасте преимущественно 18-19 лет, которых вскоре должны были призвать в армию, оказалась между восемью и девятью часами утра на рыночной площади и тут же начали хулиганить – таскали товары с лотков и отказывались платить, когда их ловили. Примерно в 11 утра большая группа молодых людей собралась возле торговцев конфетами и направилась к Рухле Голдшмит. Одни стали хватать с ее лотка сласти, другие – сушеную рыбу. Когда Голдшмит стала возмущаться таким грабежом, один из молодых людей ударил ее по руке палкой. Этот первый акт физического насилия запустил целую цепь последующих. Вскоре парни расхаживали вдоль всего рыночного ряда, хватали товары и избивали евреев-торговцев. Согласно обвинительному акту, в толпе кричали: «Ура! Бей жидов! Так им и надо!» Один из молодых людей по имени Ефим Мовчан вскочил на стол Голдшмит и начал на нем танцевать. Толпа быстро росла, и вскоре и другие места на рынке подверглись грабежу. Полиция прибыла через полчаса, и толпа рассеялась[354]. Девять из десяти арестованных мужчин и трое из пяти женщин оказались грамотными. Один из арестованных был солдатом в отпуске по болезни. Все они отрицали, что совершали насильственные действия, хотя были вынуждены признать, что находились в толпе и незаконно присвоили найденные у них товары[355].

Похожие события происходили в Риге. Великое отступление 1915 года фактически окончилось у ворот этого города, и в результате местность была полна военными. Солдаты и гражданские жили бок о бок с 1915 по 1917 год, что порождало необходимость вырабатывать правила совместного существования. Одним из наиболее приметных явлений стал резкий всплеск преступности и усиление враждебности между полицией и солдатами. 15 (28) октября 1915 года офицер полиции Белокопытов пришел в квартиру на Тульской улице, чтобы разобраться с жалобой. Войдя, он обнаружил одного солдата в кровати с женщиной, в то время как второй сидел за столом с двумя другими женщинами, распивая домашнее пиво. Один из солдат схватился за ружье, но, увидев служебные знаки отличия Белокопытова, сказал: «Теперь я в тебя стрелять не буду, так как ты сам был на войне»11. Когда Белокопытов отказался проявить такое же благодушие в отношении солдат и потребовал, чтобы они пошли с ним, солдаты избили его прикладами и убежали. Другие солдаты также проявляли неуважение к гражданским властям и правилам: рапорты того года изобиловали фактами воровства, вандализма, массовых захватов средств общественного транспорта, изнасилований, убийств и других правонарушений.

Судя по приказу для офицерского состава от 13 (26) апреля 1916 года, изданному командующим Рижским укрепрайоном, эта проблема не ограничивалась низшими чинами:

В последнее время в гор. Риге имели место случаи, когда офицеры – почти исключительно прапорщики – находясь в нетрезвом виде, производили беспорядок, оскорбляли чинов полиции и частных лиц – нередко женщин, в том числе жен офицеров, находящихся на позициях и тотчас же скрывались, вследствие чего не представлялось возможным установить их личности и выяснить обстоятельства дела. В обыкновенной жизни все привыкли считать офицера образцом порядочности, никто не мог допустить мысли, чтобы офицер, сделавший какой-либо проступок мог трусливо укрыться в толпе и тем избежать необходимости отвечать за свои поступки, как этого требуют от каждого воспитанного человека элементарные правила порядочности[356][357].

Таким образом, официальные лица знали, что проблемы в Риге были частью более общего разрушения модели цивилизованного поведения. На протяжении 1916 года преступность только росла и принимала все более насильственный характер, как говорилось в октябрьском донесении начальника следственной части начальнику полиции Риги:

За последние два-три месяца в г. Риге заметно участились преступления уголовнаго характера, как то: грабежи и особенно кражи, и даже были случаи убийства. Из деятельности сыскной части, по борьбе с этою преступностью усматривается, что в подавляющем большинстве эти преступление совершены нижними воинскими чинами.

Пристав сыскной части также указывал на значительную роль, которую во всплеске преступности играли дезертиры из новых латышских формирований; некоторые из них имели криминальное прошлое и хорошо знали и город, и его преступную среду[358]. Зимой волна преступности продолжила нарастать, и губернатор Лифляндии раскритиковал начальника полиции за «бездействие»[359]. Тот в ответ привел несколько оправданий, которые по большей части сводились к уменьшению людей и институтов, отвечающих за поддержание порядка на улицах Риги. Сократилось не только число полицейских; в армию были призваны молодые швейцары и сторожа, и дело наблюдения за порядком и защиты собственности и гражданского населения в город было взвалено на стариков[360].

Количество насильственных преступлений с течением войны росло по мере того, как ослабевали модели должного поведения и собственно органы и лица, отвечающие за поддержание порядка. По мере изменения условий антисоциальное поведение среди солдат ширилось, затрагивая и офицерский состав. Солдаты издевались и избивали сперва евреев, потом других гражданских, потом даже полицейских. Злоумышленники из числа гражданских лиц тоже перешли грань законопослушного поведения. Когда 1916 год подходил к концу, атмосфера насилия и беспорядков стала чуть ли не физически ощутимой. Неспособность государства обеспечить должную безопасность своим гражданам, а также социальные патологии, развившиеся в 1915 и 1916 годах, критически важны для понимания революции в России. Гнев, направленный против режима царизма, и обеспокоенность из-за нехватки товаров явились необходимыми, но недостаточными условиями мощного, насильственного общественного переворота, который сокрушит и империю, и самодержавие. Чувство страха и глубинное внутреннее ощущение хаоса и надвигающегося рокового конца, которые испытывали люди по всей империи, определили критический уровень тревожности, необходимый для трансформации отвращения и протеста в акты восстаний и мятежей, которые станут характеризовать жизнь империи, начиная с 1917 года.

Антиколониальные восстания. Центральная Азия в 1916 году

Насильственные мятежи начались на окраинных землях Российской империи – колониальных в самом клоническом смысле землях Центральной Азии, которые были