невозможно убежать от газовой волны и, во-вторых, следует оставаться в окопах с оружием в руках, чтобы отразить атаку, которая неизбежно за этим последует. После атаки нужно было выгнать газ из окопов, размахивая простынями и зажигая большие костры, чтобы выжечь остатки яда, а потом вычистить все – от масок и ружей до телефонных аппаратов.

По состоянию на август 1916 года в 1-й армии имелось всего 36 222 маски, в то время как, по оценкам медиков, только этой армии нужно было 254 000 штук, чтобы снабдить каждого солдата и поддерживать должный запас[306]. Нехватка нарастала, и не только потому, что во время газовых атак маски требовались по возможности всем солдатам, но и потому, что многие были непредусмотрительно приведены в негодность, поскольку обнаружилось, что активированный уголь служил отличным фильтром для самогона. Это привело к тому, что маски сочли «неподходящими для защиты от газа» и заставили солдат подозревать, что дело в самих масках[307]. Однако к концу 1916 года нехватка газовых масок острее всего ощущалась среди тех, кто не участвовал в боях. Вначале их не давали даже врачам и медсестрам. Красному Кресту приходилось постоянно запрашивать маски для своих сотрудников «на фронтовых позициях», однако армия стремилась сохранить весь резерв для бойцов. Миротворцев, который к августу 1916 года занимал должность главы Красного Креста на Западном фронте, просил у 2-й армии три тысячи масок для медиков и 500 для пациентов, однако начальник санитарных служб армии отклонил запрос[308]. Только после вмешательства влиятельного министра сельского хозяйства А. В. Кривошеина армия смилостивилась[309].

Но это уже не помогло спасти служащих 13-го батальона Красного Креста, которые стали жертвами газовой атаки в деревне Тальминович 21 августа (3 сентября) 1916 года. В наличии имелась всего горстка масок, и не все обеспечивали защиту зрения. Всего пострадал 31 медицинский работник[310]. Местные гражданские лица остались полностью без защиты, и Красный Крест также просил власти направить помощь и для них, пусть даже в виде устаревших масок предыдущего типа. Оказалось, что большого запаса старых масок не было и что резервы были недостаточны, чтобы помочь местному населению[311]. Россия приспособилась к новой эпохе химической войны, но ее солдаты, медсестры и гражданское население по-прежнему оставались уязвимы.

Помимо лечения боевых ранений, медицинские работники вынуждены были посвящать много времени лечению болезней у солдат. Условия жизни на фронте приводили к тому, что солдаты страдали от тех же недугов, что и гражданское население России, но гораздо сильнее. Только в первые два года войны врачи лечили 2 241 338 солдат действующей армии от болезней, еще 620 440 солдат в военных округах на театре военных действий заболели, 1 227 456 человекам требовалась госпитализация, то есть всего было более четырех миллионов больных[312]. Некоторые болезни были неинфекционной этиологии, например обморожение, солнечный удар или цинга. Последней страдало 362 256 солдат во время войны – больше, чем другими неинфекционными заболеваниями. Дизентерия, оспа и скарлатина забрали жизни тысяч русских солдат, однако в основном центре внимания органов здравоохранения были холера и ряд болезней – разновидностей «тифа»: брюшной тиф, возвратный тиф и сыпной тиф. С августа 1914 года по сентябрь 1917 года сотни тысяч русских солдат получали лечение от этих заболеваний в различных медицинских учреждениях [Будко и др. 2004, 2: 46].

Венерические болезни также были распространены в действующей армии. С августа 1914 года по август 1916 года 56 993 русских солдата на европейских фронтах страдали от сифилиса (45 из них умерло), а 120 162 – от других венерических болезней[313]. Опять-таки относительно непросто получить доступ к источникам, детально описывающим сексуальную активность, которая приводила к венерическим болезням, однако одним из факторов явно была проституция. Один из примеров, попавших в архивы, был случай 32-летней крестьянки Эльзы Вимбы, мужа которой призвали на фронт во время общей мобилизации 1914 года. Вимбу отыскали и арестовали, когда семеро служащих 567-го Оренбургского пехотного батальона, расквартированного в Риге, заразились неизвестной венерической болезнью. Все они признались, что подхватили ее от женщины по имени Эльза, которая занималась своим промыслом в парке возле театра Аполло. Военные власти поместили провинившихся солдат под усиленный надзор и отменили им увольнения. Вимбу насильно госпитализировали, а затем депортировали из зоны военных действий на все оставшееся время войны[314].

Болезни постоянно подрывали боевую мощь армии. Более подробную статистику, по сравнению с обобщенными данными, представленными в таблице, можно найти в еженедельном отчете за февраль 1915 года о заболеваниях в 8-й армии: чуть больше 200 000 человек. У солдат было зафиксировано 112 новых случаев холеры или подозрений на холеру, и почти все из них всего в двух полках, 168 случаев сыпного тифа или подозрений на сыпной тиф, 1193 случая возвратного тифа, 1003 случая дизентерии и 2288 случаев обморожения[315].

Российские военные признавали, что болезни несут угрозу армии. Как показывает история, болезни в военных кампаниях России уносили больше людей, чем сражения. В результате офицеры с самого начала войны разработали ряд профилактических мер. В процессе мобилизации полковник Дмитрий Федорович Хейден присоединился к штабу Брусилова в 12-м армейском корпусе в Виннице. Пока люди там собирались, не менее чем в пяти деревнях округа свирепствовал тиф. Хейден сажал на карантин всех солдат, прибывавших из этих деревень, отправляя в части позднее, когда врачи подтверждали, что они здоровы. В первые недели войны никто в этих частях не заболел тифом[316]. Даже до первых сражений в Восточной Пруссии военные госпитали оставляли отдельные палаты для заразных солдат [Френкель 2007: 82]. Действительно, в самом начале войны в армии были отмечены только отдельные случаи инфекционных заболеваний. Но в начале сентября 1914 года медицинские эксперты начали бить тревогу, потому что уже намечались признаки возможных эпидемий[317]. Почти все их рекомендации основывались на мерах предотвращения распространения заболеваний как в армии, так и во всей империи. Принятое по наитию решение Хейдена сажать на карантин также было признано верным.

Процесс изоляции людей с симптомами эпидемических заболеваний шел в двух основных новых направлениях. Первым из них были усилия по созданию параллельной структуры медицинских подразделений, занимающихся только лечением инфекционных заболеваний и строго отделенных от госпиталей и лазаретов, где лечили боевые ранения или неинфекционные болезни. Эта сеть карантинных медицинских учреждений в ходе войны сильно расширилась; можно найти приказы о создании дополнительных мест для людей с инфекционными заболеваниями за