Взяли пиво, уместились за один, самый длинный стол, зарезервированный заранее. Пили молча. Слова казались страшными и ничтожными – этот день не подходил для слов. Был он дымным и тяжелым, и хотелось поскорее залить его, запить чем-нибудь, словно неожиданно большой глоток паленой водки. На похороны явилось на удивление много народа. Помимо родственников и соседей, съехались бывшие однокурсники и одноклассники, друзья детства, знакомые начинающие литераторы. Стас никогда не мог бы даже предположить, что нелюдимый и малообщительный Олег дорог такому огромному количеству людей.

– Как живой, – шептались рядом какие-то тетки, то ли соседки, то ли дальние родственницы. – Как будто спит Олежек наш…

– Хрена с два! – хотелось Стасу рявкнуть на них, заорать так, чтобы их глупые рыбьи глаза выпучились от страха. – Хрена с два он как живой! Хрена с два он спит!

Но Стас молчал и только скрипел зубами в отчаянии. В том, что лежало в деревянном ящике, укутанное в белые погребальные покрывала с надписями на церковнославянском, от Олега оставалось не больше, чем в торчащем за окном фонарном столбе. Вся эта суета не имела к нему никакого отношения и оттого казалась противоестественной и мерзкой. Трупы надо сжигать, подумал Стас, сжигать быстро, без всяких собраний и проводов. Человека, по которому все вокруг так убиваются, здесь нет. Что за ужасный обычай наряжать останки, разговаривать с ними, прощаться? Эта херня в гробу ничуть не напоминает Олега Громова, талантливого поэта, мечтавшего выпустить сборник стихов и съездить в Китай, но успевшего лишь дожить до двадцати четырех лет.

Он вынырнул из мрачных воспоминаний в не менее мрачную реальность, окинул взглядом товарищей, молчащих вокруг. Господи, да ведь никому из них нет еще двадцати пяти: Стасу должно исполниться в ноябре, Матвею и Артему – зимой, Илье аж в марте. День рождения Грома был первого декабря, за месяц до Нового года. Какого черта? Они еще слишком молоды, чтобы терять друзей, чтобы их ряды начинали редеть. Они не на войне, не в горячей точке, не альпинисты-экстремалы, не наркоманы и даже не рок-музыканты. Обычные парни, начинающие – жить, работать, писать. Начинающие. Почему же вдруг так неожиданно и страшно одного из них не стало? До Стаса только в этот момент дошла вся кошмарная суть произошедшего. Он зажмурился, пытаясь справиться со слезами, и в темноте вновь отчетливо увидел лежащее в гробу существо, что называлось на похоронах Олегом. Зачесанные назад длинные светлые волосы, желтая маска вместо лица, невероятно костлявые пальцы. Над воротником белой рубашки виднелся край опоясывающего всю шею пятна, темно-синего, переходящего в светло-зеленый.

Стас спешно открыл глаза, стиснул зубы так, что они скрипнули, и уставился в грязное окно, за которым громоздился унылый пейзаж: разбитый асфальт тротуаров, неуклюже припаркованные автомобили, фонарные столбы и голые черные деревья. Мир живых.

Взяли еще по пиву, заказали закусить, Матвей начал произносить тост, но тут к ним присоединилось еще несколько человек, среди которых была и Надя, девушка Олега. Она казалась странно спокойной и – единственная за столом – улыбалась, приветствуя остальных. Наверное, таблетки. Надя не пришла на вынос, и Стас завидовал ей.

На столе появились тарелки с аккуратно разложенной закуской, бутылки виски и белого вина. При взгляде на них вспомнились студенческие посиделки: в небольшой общаговской комнате, давным-давно ждущей ремонта и уборки, на застеленных газетами табуретках – водка и консервы. Под кроватями – полуторалитровые бутылки самого дешевого пива. Олег режет буханку ржаного хлеба, сидя на подоконнике, за его спиной холодная зимняя тьма упирается в заиндевевшее стекло.

– А помните, как мы в общаге бухали? – спросил Стас. – Пару раз в неделю скидывались кто по сколько сможет, закупались водкой и тушенкой?

– Да уж, – сказал Матвей. – Справляли окончание среды и субботы.

– А почему именно среды? – спросила Надя.

– Потому что в четверг в педухе были самые скучные пары, и мы с чистой совестью на них забивали, отлеживаясь с похмельем до самого обеда.

– Все время по четвергам?

– Да. Наверно, расписание специально так составляли, чтобы все нудные и никому не нужные занятия проходили в середине недели.

– Ну, это даже логично, – сказал Стас. – Поставишь какую-нибудь педагогическую антропологию…

– Фу! – замахал руками Матвей. – Не напоминай!

– Ага. Так вот, поставишь ее в субботу – каждый студент на нее положит, поставишь в понедельник – тем более. Чем ближе к концу или началу недели, тем хуже. Поэтому четверг и оказался Великим Днем Тоски.

– А сдавали как?

– Как обычно. С комиссией.

Надя улыбнулась:

– Я серьезно!

Стас кивнул на Матвея:

– По-моему, вот он у нас занимался антропологией. Каждый в нашей компании готовился по одному предмету, а потом сдавал его за других или, если такой возможности не было, всячески помогал остальным – делал шпоры, писал смски с подсказками.

Матвей криво усмехнулся:

– Да. Только педагогическую антропологию готовил не я, а Олег.

Повисла тяжелая тишина, словно весь «Нижний Мир» глубоко вдохнул и задержал дыхание, затаился, выжидая, пока уйдет облако, закрывшее солнце.

– Черт, – сказал наконец Стас. – Извини, ты прав. Это был Олег.

Он еле удержался от того, чтобы прибавить «царствие ему небесное». Олег не верил в христианский рай, как, впрочем, и все они. Или им пока только казалось, что не верили. Возможно, им слишком многое пока только казалось.

– Давайте выпьем за него, – предложил Матвей и, когда Артем с Ильей разлили спиртное, встал. – Давайте помянем нашего друга сейчас. Без всяких сроков, без дат, без соблюдения обычаев. Какая разница, сколько именно суток его с нами нет, правда? Главное, что нет. Олежка, если ты нас сейчас слышишь, – за тебя!

Они выпили. Виски обжег Стасу горло, пролился горячей струей в пищевод, на глазах выступили слезы. Он никогда не разбирался в крепких напитках и не мог понять, чем, допустим, виски лучше коньяка или наоборот. Тем не менее это не мешало ему уже много лет регулярно заливать в себя сорокаградусный алкоголь в компаниях и в одиночестве, и у него были все основания полагать, что любые разговоры, размышления и беседы о вкусах, послевкусиях, мягкости и букетах есть всего лишь осознанное или неосознанное притворство. Еще один ритуал из тех, с помощью которых самцы демонстрируют превосходство друг над другом, вроде марки машины или длины ног спутницы.

Вот и сейчас Матвей шумно выдохнул, поставил свой стакан на стол и сказал:

– Неплохой вискарь, а? Односолодовый, потому и идет так хорошо.

Илья кивнул со знанием дела, Артем поднял бровь в знак солидарности. Один из новоприбывших, высокий тощий парень по прозвищу Барабан, студент лингвистического вуза, принялся рассказывать о том, как прошлым летом ездил в Шотландию работать сборщиком клубники и как все свое свободное время там проводил на вискокурнях. Остальные внимательно слушали.