Никотин и вид из окна успокоили Стаса, смягчили его раздражение, но мысли веселей не стали. Сотовый в кармане ожил, зажужжал протяжно. Стас поспешно вытащил его – звонил Матвей, старый друг и соавтор, – нажал кнопку, прижал к уху.

– Алло?

– Привет. Ты знаешь… Олега Громова?

Глухой, будто искаженный голос и странный, очень странный вопрос. Стас был настолько удивлен, что в первые несколько секунд даже не мог сообразить, что ответить. Конечно, он знал Олега Громова. Более того, Матвей знал, что он знает. В конце концов, они все вместе учились в педагогическом, и как раз в университетские времена именно Олег притащил их обоих в литературное кафе «Нижний Мир», где с тех пор все трое регулярно выступали на поэтических вечерах.

– Само собой, – ответил он, и, только закончив фразу, вдруг понял, что из-за неполадок со связью, возможно, не совсем точно расслышал вопрос. Тот, допустим, мог звучать, как…

– Хорошо. Ты едешь?

– Куда?

…мог звучать, как «ты знаешь ПРО Олега Громова?»

– На Суворова, к родителям его. Он же там прописан был. Встречаемся возле автостанции в одиннадцать. Вынос в двенадцать, должны успеть, вроде бы.

– Господи. – Стас почувствовал, что мышцы в ногах потеряли свою силу, превратились в мягкие, бессмысленные волокна. – Что случилось?

– Так ты не в курсе еще?

– Прости… мне показалось… в общем, неважно… я не понял твой первый вопрос. Нет, не в курсе.

– Олег погиб. – Матвей замолчал, словно не зная, что еще можно к этому добавить. – Когда именно, пока непонятно. Его два дня назад нашли на квартире, которую он снимал в последнее время… ну, помнишь ту однокомнатную, в старом доме?

– Помню, – Стас ответил на автомате, не имея ни малейшего понятия, о чем идет речь: сознание заполнила сплошная бледная пустота.

– Вот… больше я и сам пока не знаю точно. Ладно… сам ты как?

– Нормально.

– В одиннадцать.

– Договорились.

– Пока.

Тишина в трубке. Засунув мобильник в карман, Стас опустился на подоконник и закрыл глаза. Небо цвета остывшего пепла опустилось и заполнило мир. Бросив недокуренную сигарету в старую кофейную банку, он вышел из туалета и еще пару минут стоял в коридоре, прислонившись к стене, наблюдая, как рабочие, лениво переругиваясь, таскают по лестнице офисные столы. Потом, не спеша, вернулся в редакцию, выключил компьютер и взял куртку.

– Ты где был? – Белобрысая задрала брови в притворном удивлении.

– Курил.

– Долго же ты куришь. Глянь-ка сюда, вот тут появилось сообщение о вчерашнем урагане. Ребята работают, а не курят.

– Пошла на хер, сука, – бросил Стас и хлопнул дверью.

Спускаясь по лестнице к выходу из здания, он вдруг представил, как на страницах газеты, а потом на сайте появляются статьи с названиями вроде «ВНЕЗАПНАЯ ГИБЕЛЬ МОЛОДОГО ПОЭТА» или «ЗАГАДКА СМЕРТИ ОЛЕГА ГРОМОВА» и понял, что больше никогда сюда не вернется.

Он идет через пестрый, ритмично бьющийся клубок жизней и от каждой берет по частице, по крохотному кусочку самого сокровенного. Его длинные белые пальцы, унизанные стальными перстнями, проникают в сердца и бережно вынимают смысл. Некоторые сердца, особенно крохотные сердечки младенцев и уставшие сердца стариков, утратив смысл, просто перестают биться.

Человек с Железными Глазами ласково греет человеческое сокровенное в своих узких ладонях, вдыхает его запах, каждый раз разный. Запах любви или порока, запах жажды власти, веры и знания, запах воспоминаний. А потом он жадно, остервенело жует сокровенное заточенными зубами, проглатывает его и идет на поиски следующего, на запах и звук, ведомый бесконечным голодом.

По дороге на похороны Стас немного отклонился от маршрута: обошел ипподром, миновал католический костел и, оказавшись на узкой кривой улочке, свернул под первую кирпичную арку. Прыгая через лужи, он с немалым трудом добрался до покосившегося деревянного крыльца, в который раз уже поразившись тому, какой развалиной выглядит обиталище его друга. Древний кирпичный двухэтажный дом, в котором Гром почти два года снимал квартиру, находился практически в самом центре города, в небольшом закутке между выстроенными в последнее десятилетие высотками, набитыми офисами и жильем улучшенной планировки. Здесь оставалось несколько таких домов, еле живых, покосившихся, окруженных старыми яблонями и вишнями. Между ними вились уютные тропинки, колыхалось на ветру вывешенное для просушки белье и ветшали дощатые сарайчики. Основное население этого анклава составляли пенсионерки и студенты, которым пенсионерки сдавали углы. Время от времени здесь появлялись представители городской администрации и пугали жильцов обещаниями расселить их в новостройки, а старые дома снести и возвести вместо них станцию метро, гипермаркет или офисный центр. Однако ни одна из этих угроз так до сих пор и не сбылась. Гром однажды сказал, что дома, видимо, будут стоять, пока не рухнут сами или их кто-нибудь не сожжет. При этом он странно подмигнул и зловеще засмеялся. У него это отлично получалось.

Стас часто бывал здесь. Вон два окна на втором этаже, такие же темные, как и остальные вокруг. Но чуть темнее. Все-таки чуть темнее. На новой, неизвестно зачем нужной здесь металлической двери красовался домофон, и его красный глаз воинственно горел.

– Не помогла, хрень ты бездушная! – шепотом сказал домофону Стас. Несколько минут он потоптался перед крыльцом, словно надеясь на чудо, а потом развернулся и зашагал прочь. Он не смог бы объяснить, что именно понадобилось ему в квартире Олега, но, спасибо судьбе, никто и не пытался его об этом спросить.

О, он никогда бы не исчезал, не возвращался в свою пустоту, но остановить время не по силам никому, и секундная стрелка все-таки приближается к следующему делению, и новый виток реальности начинает раскручиваться, набирая силу. И потому ночь, великий страж и палач, разверзается и забирает Человека с Железными Глазами. И в глубине бездны он мечется в бессильном гневе, и беззвучно кричит страшные проклятья в недосягаемую высоту, и рвет в неистовстве когтями свою бледную плоть. На целые сутки заперт он, целые сутки обречен терзаться голодом, переваривая смыслы людских жизней, проживая их, наслаждаясь болью и травясь счастьем.

После выноса они – небольшая, но крепко сбитая компания друзей и бывших одногруппников – не поехали на кладбище, а завалились в «Нижний Мир». Над широкими столами, сколоченными грубо, «под старину», плавал в спертом воздухе табачный дым. Тусклые лампы за зелеными стеклами, пивные кружки в потеках пены, груды окурков в пепельницах, на стенах – застекленные черно-белые фотографии и гравюры в тонких коричневых рамках. Между фотографиями и столами – множество лиц. Трезвые, пьяные, одухотворенные. Некоторые – болезненно-тощие, другие – карикатурно-обрюзгшие. Витиевато зачесанные сальные волосы. Шарфы, небрежно наброшенные на плечи. Мешковатые свитера и мятые водолазки. И глаза – прищуренные или увеличенные толстыми стеклами очков – обращенные к импровизированной сцене, на которой, стоя возле чуть кривоватой микрофонной стойки, молодой парень с забрызганным веснушками лицом читает нечто отрывистое и громкое, не отводя взгляда от своего планшета. Правая рука его двигается в такт стиху, то вырываясь вперед, сжатая в кулак, то поднимаясь над головой, подобно пионерскому салюту.