– Не слишком ли многое вы себе позволяете? – сухо спросила я.

– Не больше чем ты, маленькая мисс Сама Благопристойность.

Он дернул шнуровку так, что она взвизгнула, а в следующий миг корсет чуть не свалился к моим ногам. Я прижала его к груди и резко обернулась.

– Если с головы Ирвина упадет хоть один волос…

– То – что? – Под маской лица не видно, но сейчас оно представлялось мне выточенным из мрамора.

– Я вам никогда этого не прощу!

– Думаешь, это имеет значение? – Сквозь стальные глаза сверкнула насмешка. – На кровать, Шарлотта.

Всевидящий!

Я всерьез собиралась принять помощь этого человека?!

Отвернулась, чтобы скрыть дурацкие, совершенно непонятные слезы. Плакать можно было из-за Ирвина или из-за леди Ребекки, но только не из-за этого беспринципного, жуткого, бессердечного монстра! Запуталась в нижнем платье, которое стягивала дрожащими руками. Белье привычно запихнула подальше, чтобы не оставлять на виду. Шагнула к кровати и только сейчас вспомнила.

– Маску, – сказала глухо, не оборачиваясь.

– Сегодня обойдешься без нее.

– Но мы договаривались…

– Мне принести веревки?

– Нет, – прошипела, понимая, что еще одного такого унижения просто не выдержу.

– Тогда располагайся.

Чувствуя, как все внутри мелко и противно дрожит, забралась на кровать и обхватила себя руками. Орман едва на меня взглянул, а я уже почувствовала, как горят щеки. Не представляю, как я выдержу позирование без маски. Не представляю, как переживу несколько часов, когда все эмоции будут отражаться на моем лице.

Он снова взглянул на меня, явно собираясь поинтересоваться, долго ли ему еще ждать. Я сжала зубы и откинулась на подушки, не позволяя отдать очередной приказ.

– Разведи бедра, Шарлотта.

Это прозвучало почти интимно.

– Вам недостаточно того, что уже есть?

– Недостаточно.

Прохладный атлас холодил пылающую щеку, когда я отвернулась и выполнила просьбу. Подавила желание прикрыть себя руками, потому что прикрывать все рук не хватит. Глубоко вздохнула, пытаясь сосредоточиться на мыслях о герцогине, чтобы отвлечься от происходящего. Если бы она узнала о том, чем я сейчас занята…

«Ее светлость, – неожиданно прозвучали в ушах словах графини Вудворд, – в свое время играла в очень откровенной постановке безобразного содержания».

Что она имела в виду?

В Энгерии очень строго смотрели на театральные постановки, как, впрочем, и на все. Наверное, графиня имела в виду другое. К актрисам отношение было чуть получше, чем к девушкам, которые продавали любовь за деньги, но граница этого «чуть» у каждого своя. Считалось, что женщины, выставляющие себя напоказ, легко доступны, вот только как ее светлость стала актрисой? Если она была именитой аристократкой, ее наверняка выдали бы замуж еще в юности. Случись ей родиться в обедневшем роду, она скорее стала бы гувернанткой, как я, чем играла в театре. Нет, скорее всего у нее просто не было титула.

Тогда возникает другой вопрос: как она стала герцогиней?

За поруганную репутацию высший свет карает нещадно, но принять в общество ту, кто им неровня по происхождению – немыслимо. Не в нашем мире. Не в Энгерии точно.

Размышления о судьбе ее светлости ненадолго выбили меня из реальности, в которой время тянулось невыносимо медленно. Или наоборот, слишком быстро? Здесь не было часов, чтобы определить, а пасмурный зимний день не позволял даже приблизительно понять, сколько я уже так лежу.

Когда Орман объявил перерыв, сразу же потянулась к халату. Он поднялся, и я не удержалась от вопроса:

– Сколько сейчас времени?

– Куда-то торопишься, Шарлотта?

– Да, – мне было все равно, что он там себе думает.

– Сегодня мы с тобой немного задержимся. Так что лорду Ирвину Лэйну придется подождать.

Орман впечатал дверь в косяк с такой силой, что я вздрогнула.

Завернулась в халат, поднялась и подошла к окну. Желанное было в двух шагах, дом герцога де Мортена и его супруги – пройти, пробежать всего полквартала, и вот он. Так близко и в то же время так далеко, пока меня держит клятый орманов долг! Казалось бы, ничего не стоит сказать ему о своих истинных намерениях, вот только почему-то не оставляло чувство, что будет еще хуже. Зачем Орману потребовалось будить во мне магию? Разумеется, чтобы еще прочнее привязать к себе. Он наверняка представлял, что удерживать меня с помощью портрета и долговой метки вечно не сможет, а учитывая его любовь к играм…

Действительно, почему бы и нет.

Орман знал, что обратиться мне не к кому. Наверняка предположил, что леди Ребекка не сможет помочь, а значит… оставалось только одно.

«Тебя можно читать как открытую книгу».

Разумеется, он догадывался, что я захочу учиться, потому что подвергать опасности не только себя, но и тех кто рядом или кто случайно рядом окажется – верх безрассудства. Особенно обладая магией смерти. Он знал, что так я поступить не смогу, поэтому и притащил меня к себе, поэтому и замахнулся бамбуком – помня о том, что увидел во сне про мисс Хэвидж.

Непонятно только, к чему были поцелуи в мансарде, а потом… та нежность в лесу.

Казалось, я до сих пор чувствую аромат сандала и мягкое тепло, окутывающее меня его объятиями. Чтобы в них спустя несколько часов ворвалось: «Разведи бедра, Шарлотта».

Ненавижу!

Должно быть, последнее явственно читалось в моих глазах, потому что когда Орман шагнул в мастерскую, уголки его губ дрогнули в холодной усмешке.

– Вижу, без меня тебе нашлось о чем подумать.

– Без вас мне было хорошо, – отрезала я, сбрасывая халат и устраиваясь на постели.

Снова мучительно потекли минуты, в которые я просчитывала, на сколько он собирается меня задержать. Вчера мы закончили немногим позже чая, но что будет сегодня? С него станется продержать меня до самого вечера, чтобы испортить «свидание с Ирвином». Осознание этого почему-то отозвалось внутри такой яростью, что я с трудом удержала себя на постели. Зато прошло всякое желание смущаться, что не могло не радовать.

Каждый взгляд Ормана я встречала с вызовом, а во время перерывов хранила молчание. Впрочем, он тоже.

Лишь когда за окном, уплотненные снежной бурей, начали собираться ранние сумерки, пришло беспокойство. Беспокойство сродни тому, что испытываешь, когда понимаешь, что от тебя ничего не зависит. Была небольшая надежда на плохое освещение, но и она иссякла, когда Орман на миг отложил кисть. Подчиняясь движению его руки, в комнате одна за другой вспыхивали искры, облаченные в прозрачные шары. Шары расползались по комнате ожерельем, добавляя столько света, что писать можно было бы даже с закрытыми глазами.