– Захочешь выжить – узнаешь. – Он дёрнул плечом и снова отвернулся. – Я подыхать пока не собираюсь. А там кто знает…

Мы прошли между каменистыми громадами холмов, поросших почти сплошняком мёртвым лесом. Узловатые ветви деревьев здесь причудливо и жутковато переплетались между собой – и только знающий человек мог отыскать в этой густой, как угольная пыль, тени нужную дорожку. Охотник несколько раз свернул на развилках: показалось, вдалеке между стволами даже мелькнул свет – и вывел нас с Хилбертом к невысокому, грубо собранному домишке: как раз временно разместиться не больше чем пяти путникам – да и то вповалку.

К тому времени Хилберт заметно сбавил шаг, а Науд, заметив это, тоже стал идти немного медленнее. То и дело йонкер чуть резче взмахивал рукой, будто хотел дотронуться до раны, но останавливал сам себя. А я старалась не подавать вида, что замечаю это. Наверное, моё сочувствие и жалость не станут ему хорошим утешением, а больше разозлят.

Я торопливо вошла в дом вслед за хозяином.

– Здесь есть вода? – уточнила, хотя и понимала, что без воды вряд ли можно выжить в таком гиблом месте.

Науд кивнул, быстро развёл огонь в очаге и подвесил над ним небольшой котелок. Хилберт тяжко опустился на грубо сколоченную лавку и тут только поморщился открыто. Я, раня пальцы об острые кромки, попыталась расстегнуть фибулу его плаща, но он оттолкнул мои руки.

– Сам, – бросил.

Парой движений освободил плечи, а там и стянул обшитый толстыми кожаными пластинками и полосками нагрудник. Охотник некоторое время понаблюдал за нами с любопытством, а затем махнул рукой.

– Ну, думаю, вы тут и сами справитесь. А я пойду шкуры сниму со слангеров, пока никто не упёр.

Можно подумать, тут оживлённый город, где то и дело можно кого-то повстречать из людей. Но, наверное, Пустошь всё же была не столь безжизненной, как казалось. Да и вообще хранила много сюрпризов. Даже – странно – порой приятных. Или хотя бы обнадёживающих: как, например, встреча с Наудом.

Охотник ушёл. Пока я ковырялась в своей сумке, выуживая снадобье, что дал мне мениэр Видбри, Хилберт снял и рубашку. Озадаченно осмотрел прореху на ней и вздохнул, как будто ему вдруг стало жаль испорченной вещи. Свою бы шкуру так жалел. Мысленно ворча, я повернула его к себе удобнее, стараясь не разглядывать, хоть взгляд то и дело цеплялся за руки, плечи, за широкие выпуклые пластины груди. И за что мне такое наказание?

Я перестала отвлекаться и промыла рану – она и правда оказалась не слишком глубокой, но неприятной. А потом осторожно намазала вязкой кашицей весьма скверного вида и запаха.

– Да я от этой вони подохну раньше, – буркнул Хилберт, пытаясь вывернуть голову так, чтобы видеть, что я там делаю.

– Потерпите. Если хотите идти дальше. А я без вас так и вовсе никуда больше не дойду.

Закончив, собрала оставшиеся после перевязки мотки ткани, закрыла баночку с лекарством. Хилберт, озадаченно ощупывая бок, непрерывно смотрел на меня сверху вниз.

– Никогда бы не подумал, что вы возьмётесь обрабатывать рану так спокойно, – проговорил наконец.

Я подняла к нему лицо – и тут же оно оказалось зажато в его ладонях, слегка горячих.

– Откуда вам было знать, как я перевязываю раны?

– Я был уверен, что вы хлопнетесь в обморок. – По губам йонкера пробежала улыбка. – Вы же терпеть не можете вида крови и всегда об этом говорили.

Вот же незадача вышла. Но пусть. Пусть подумает крепче, отчего в Паулине произошли вдруг такие перемены.

– Всё зависит от ситуации. – Я попыталась отстраниться.

Хилберт, продолжая удерживать меня, провёл большим пальцем по моей нижней губе. Осевшая пыль будто наждаком прошлась по нежной сухой коже. Я невольно опустила взгляд на слегка блестящую от пота шею мужа, плечи, напряжённые, чуть приподнятые. И будто горячий ручеёк побежал по груди, заставляя захлебнуться собственным дыханием.

– Мне кажется, я никогда не сумею до конца вас разгадать, – проговорил Хилберт.

Я подалась вперёд, приподнимаясь на коленях. Ладони йонкера спустились по щекам, пальцы обрисовали подбородок. Наши лбы соприкоснулись, а взгляды словно вплавились друг в друга. Губы йонкера разомкнулись – и его дыхание растеклось по моим. Какое-то нереальное наваждение.

Но, словно опомнившись, Хилберт убрал руки и качнулся назад. А я плюхнулась задом на пятки, больно ударившись о каблуки ботинок. Поморгала, будто и правда освободилась от некоего колдовства. И всё же, когда йонкер переставал быть колючим и холодным, как сосулька, его поведение вгоняло меня в ступор и полную дезориентацию. Что делать-то?

Пришлось вцепиться в завязки рюкзака и резким движением затянуть их, скрывая, как дрожат руки, как дыхание мечется в груди. Хилберт тоже засуетился как-то, натягивая обратно распоротую рубаху. Страшная неловкость повисла между нами, словно мы были не супругами, а случайными любовниками, которые внезапно утром обнаружили себя в одной постели и никак не могли вспомнить, как такое случилось.

К счастью, скоро вернулся и новый знакомый, сильно перепачканный кровью освежёванных слангеров, но весьма довольный добычей. Понятно, конечно, что шкуры эти он собирался продать на чёрном рынке, но Хилберт, кажется, и не думал его останавливать и пытаться воззвать к закону. За ту помощь, что он нам оказал, можно простить и не такое.

– Жаль, кровь уже начала сворачиваться, пока я ходил туда-сюда, – вздохнул Науд, сваливая отвратительного вида шкуры у порога. По дому тут же поползла нестерпимая вонь сырого мяса и какой-то тухлятины.

– Большая потеря, – саркастично протянул Хилберт. – Ты убрал бы их отсюда. Глаза выедает.

Науд хмыкнул, но всё же вынес шкуры наружу.

– Потерь мне никто не восполнит, – оскалился он, вернувшись в тепло дома. – Я вынужден зарабатывать так, как могу. И выживать, как могу.

Хилберт кивнул и бросил свой мешок поближе к огню, будто предоставляя его в полное распоряжение хозяина дома.

– Я понимаю, – согласился спокойно. – В моей сумке есть провизия, чтобы ты не тратил свои запасы на нас. Мы не пробудем здесь долго. Завтра утром уйдём.

– Ещё готовить для вас буду? – буркнул охотник. – Или твоя жёнушка мне поможет? Мм?

– Думаю, вряд ли вроу ван Берг… – начал было Хилберт.

Но я резко встала и направилась к очагу. Конечно, меня нельзя назвать знатоком местных блюд, но я и не белоручка, которая ничего, кроме покупных пельменей, приготовить не может. Антону, между прочим, всегда нравилась моя стряпня. Да и чего уж скромничать, готовила я вкусно.

Мужчины проводили меня недоуменными взглядами. Похоже, стоять «у плиты» аристократкам тут не полагалось. Но я вовсе не собиралась страдать от голода или отвратительного вкуса еды только потому, чтобы не выдать своих умений.

Не сказать, что выбор у меня оказался большим: кусок копчёного мяса, лепёшки и какая-то крупа, которая подозрительно напоминала просо. Но надо отдать должное Хилберту, он хотя бы об этом позаботился, пусть и сказал, что дорога будет недалёкой. Предусмотрел, однако.