И вот тут блестящий план Томми затрещал по швам и потерял все шансы на претворение в жизнь. Потому что Гриндли-старший вновь нанес визит в большой дом на Невилс-Корт и надолго затворился со старым Соломоном в кабинете последнего на втором этаже. Уже поздно вечером Соломон открыл дверь и попросил Гельвецию спуститься к нему.

— Я знаю тебя с давних пор. — Езекия Гриндли поднялся. — Ты тогда была совсем маленькой девочкой.

Позже доставивший всем столько хлопот злосчастный соус канул в Лету, уступив место новым достижениям пищевой промышленности. Гриндли-младший взялся за изучение печатного бизнеса. Старик Эпплъярд, казалось, только этого и ждал. Шесть месяцев спустя его нашли мертвым в помещении бухгалтерии. Гриндли-младший стал издателем еженедельника «Добрый юмор», который теперь печатался в его типографии.

Редко кто из мужчин рассматривал мисс Рэмсботэм как потенциальную жену. Женские качества, дарованные ей природой, радовали глаз, а с другой стороны, природа пожадничала, не выделив мисс Рэмсботэм ничего такого, что разжигало страсть. Уродливая женщина привлекает некоторых мужчин; доказательства тому у нас перед глазами. Мисс Рэмсботэм отличала простоватая, но приятная глазу внешность. Крупная, здоровая душой и телом, способная, полагающаяся на собственные силы, всегда в отличном настроении, обладающая развитым чувством юмора, она, увы, не могла изобразить слабость и беззащитность, которые так ценились мужчинами. Идеальная жена — да, но не возлюбленная. Каждый мужчина был ей другом. Предположение, что кто-то из мужчин мог начать ухаживать за ней, даже она сама воспринимала громким, звонким смехом.

Нет, она не презирала любовь, просто присущий ей избыток здравого смысла не допускал такой глупости. «Это же прекрасно, если в тебя кто-то влюблен… сильный и хороший», — говорила она нескольким своим близким подругам, и ее широкое сияющее лицо заволакивала дымка мечтательного тумана. Мисс Рэмсботэм нравилась американская фразеология, и, проведя в Соединенных Штатах более шести месяцев (общественно ориентированный журнал отправил ее туда в командировку, чтобы собрать достоверную информацию об условиях работы женщин на ткацких фабриках), она начала говорить как американка. Единственный элемент искусственности, приобретенный, как чувствовали многие, исключительно для практических нужд.

— Вы и представить себе не можете, как мне это помогает, — смеясь объясняла она. — «Я американка» — это «Civis Romanus sum»[10]для женщины в современном мире. Перед нами открываются все двери. Если я нажимаю кнопку звонка и говорю: «Я такая-то из такой-то газеты. Пришла взять интервью у мистера такого-то», — то лакей смотрит сквозь меня на противоположную сторону улицы и просит подождать, пока он узнает, захочет мистер такой-то принять меня или нет. Но если я говорю: «Вот моя визитка, молодой человек. Скажите вашему хозяину, что мисс Рэмсботэм ждет его в гостиной и выражает надежду, что ему не составит труда поторопиться», — бедняга пятится, пока не наталкивается на нижнюю ступеньку лестницы, а его господин прибегает с извинениями, что заставил меня ждать три с половиной минуты.

А еще лучше влюбиться в кого-нибудь, — продолжала она, — кого-то великого, на которого смотришь снизу вверх и чтишь его и боготворишь… человека, который заполняет всю твою жизнь, делает ее прекрасной, с которым каждый день — праздник. Работать только на себя, думать только о себе — это не столь интересно.

Потом, в какой-то момент дискуссии мисс Рэмсботэм вскакивала и негодующе трясла головой.

— Что за чушь я несу? — говорила она себе и своим слушателям. — У меня очень неплохой годовой доход, множество друзей, я наслаждаюсь каждым часом своей жизни. Мне хотелось бы быть красоткой, само собой, но нельзя ожидать, что кому-то достанется все хорошее, а на ум мне грех жаловаться. Когда-нибудь… возможно, да, но не теперь… нет, пока я меняться не хочу.

Мисс Рэмсботэм сожалела, что в нее не влюблялся ни один мужчина, но могла понять, чем это обусловлено.

— Мне это совершенно ясно, — как-то изливала она душу своей ближайшей подруге. — Мужчине ради сохранения вида предлагается два типа любви, между которыми он волен выбирать, исходя из своих возможностей и темперамента. Он может упасть на колени и обожать физическую красоту (ибо природа напрочь игнорирует нашу умственную составляющую) или получать удовольствие, защищая слабых и беспомощных. Оба эти главных инстинкта со мной не срабатывают. Я не обладаю ни очарованием, ни красотой, способными привлечь…

— Красота живет в глазах того, кто смотрит, — напомнила ближайшая подруга, успокаивая ее.

— Дорогая моя, — весело ответила ей мисс Рэмсботэм, — чтобы рассмотреть во мне толику красоты, нужен не глаз, а телескоп с двухмиллионным увеличением, который видит сквозь стены и может заглянуть за угол. И я слишком крупная и здравомыслящая, чтобы у мужчины, если он не круглый дурак, возникло желание заботиться обо мне.

Я думаю, — вспоминала мисс Рэмсботэм, — и пусть это не покажется пустой похвальбой, у меня мог бы появиться муж, если бы судьба не заставила меня спасти ему жизнь. Я встретилась с ним в Хьютсе, тихом курорте на побережье Голландии. Он всегда шел чуть сзади, оценивая меня краем глаза. Вдовец, очень милый человек, обожающий своих трех очаровательных деток. Я им тоже понравилась и серьезно думала о том, чтобы выйти за него замуж. Я легко адаптируюсь ко всему новому, ты знаешь. Но не сложилось. Однажды утром он попал на слишком глубокое для него место, и поблизости не оказалось никого, умеющего плавать. За исключением меня. Я знала, чем все закончится. Ты же помнишь комедию Эжена Лабиша «Путешествие месье Перришона»? Разумеется, мужчина начинает ненавидеть того, кто спас ему жизнь. Конечно же, после того как все заканчивается. И ты можешь представить себе, какая ненависть вспыхивает в нем к женщине, если его жизнь спасает представительница слабого пола. Но что мне оставалось делать? В любом случае я его теряла. Поэтому, раз никакой разницы не было, я его спасла. Он меня сердечно поблагодарил и отбыл следующим утром.

Это моя судьба. Ни один мужчина не влюблялся в меня, и ни один не влюбится. Я тревожилась из-за этого, когда была моложе. Будучи ребенком, я лелеяла несколько фраз моей тети, которые та прошептала матери. Они вязали и думали, что я ничего не слышу. «Заранее ничего сказать нельзя. — Тетя едва шевелила губами, не отрывая глаз от спиц. — Дети так меняются. Я знаю девушек-простушек, которые превратились в прекрасных женщин. На твоем месте я бы не волновалась… во всяком случае, пока». Моя мать выглядела очень даже неплохо, а отец был просто красавцем. Поэтому мне точно не следовало терять надежду. Я воспринимала себя гадким утенком из сказки Андерсена и каждое утро, просыпаясь, бежала к зеркалу, пытаясь убедиться, что перья лебедя уже начали отрастать.

Мисс Рэмсботэм рассмеялась весело, совершенно искренне, ибо никакой жалости к себе в ней уже не осталось.