сетей в большинстве стран за исключением Китая. Сама компания и ее дочерние подразделения были и остаются для Марка Цукерберга увлекательнейшим развлечением. По словам Криса Хьюза, одного из сооснователей сети и соседа Цукерберга по гарвардскому общежитию, «Марк пользуется колоссальным влиянием, гораздо большим, чем любой из нынешних государственных деятелей или представителей частных компаний».

Цукерберг не только заработал на компании огромные деньги, но и имеет практически неограниченный контроль над ней. «Совет директоров Facebook действует скорее как консультативный, а не контролирующий орган, потому что у Марка%0 % голосующих акций, — объясняет Хьюз. — Только Марк лично решает, как менять алгоритмы, которые определяют выдачу в ленте, какие настройки конфиденциальности предлагать и даже какие сообщения доставлять. Он устанавливает правила для распознавания агрессивных и провокационных высказываний и решает, по каким признакам отличать их от просто обидных формулировок; он может уничтожить конкурента, купив его, заблокировав или скопировав»[456].

Слова Хьюза о работе Facebook многое объясняют относительно устройства жизни в экспоненциальную эпоху. На страницах этой книги мы уже видели, как экспоненциальные технологии резко меняют взаимоотношения между новыми и старыми компаниями, наемными сотрудниками и работодателями, глобальным и локальным, национальной обороной и хакерами, которые вооружены новейшими технологиями. Но мы не обсудили еще, возможно, самые важные отношения — между гражданами и обществом. И в частности, между гражданами и рынком.

На протяжении сотен лет было принято считать, что в каких-то областях существование частных компаний допустимо, а в других нет. Посредством купли-продажи удобно обеспечивать поставки, скажем кофе, книг или гаджетов. Однако есть вещи, которые нельзя купить или продать. Дело даже не в том, что в этих областях отношения купли-продажи будут неэффективны; речь о том, что считать допустимым с этической точки зрения. Люди, как полагает подавляющее большинство, не должны становиться предметом купли-продажи. Вы не можете купить человека. Вы не можете купить мою печень. Вы не можете купить друга, а если все же попытаетесь, вас наверняка осудят. Одновременно существует публичная сфера, где мы обсуждаем, каким хотели бы видеть общество. Демократические институты (скажем, конгресс или парламент страны либо государственные СМИ, существующие во многих странах) оказываются вне периметра рыночных отношений. Разумеется, здесь не все однозначно: если я, скажем, куплю издательство, выпускающее газету, стану ли я элементом той самой публичной сферы? Но в целом границы ясны. Как выразился профессор Гарварда Майкл Сэндел[457], существуют «моральные границы» рынка[458].

В экспоненциальную эпоху частные компании начинают нарушать границы, которые, как мы некогда привыкли считать, непроницаемы для рынка и рыночных игроков. Это происходит вследствие эффекта масштаба: экспоненциальные компании стремительно растут, иногда практически превращаясь в монополии. Они расширяются во все стороны, причем все быстрее, и некоторым удается превратиться в целый самостоятельный сектор экономики. Наши демократические нормы, ставшие неотъемлемой частью традиционных и медленно адаптирующихся институтов, оказываются не в силах сдержать такое развитие.

У этого явления три ключевых свойства. Примером первого можно считать способность Facebook контролировать любое обсуждение, как мы отметили чуть выше. Иными словами, некоторые частные компании фактически становятся законодателями нового типа, так как их растущее влияние позволяет взять отдельные элементы публичной сферы под частный контроль. Термин «публичная сфера» предложил немецкий философ Юрген Хабермас[459], имея в виду область, где отдельные частные лица сообща обсуждают задачи и потребности общества, а также существующее законодательство. Как следует из названия, подобные дискуссии необходимо делать открытыми и публичными. Мы давно привыкли считать, что законы должны разрабатываться и приниматься выбранными и ответственными представителями граждан и что принятые законы должны обсуждаться и оцениваться обществом при максимальной информационной открытости. Однако в наши дни в публичном пространстве начинают доминировать лишь несколько частных организаций. Именно они, а не выбранные народом члены парламентов устанавливают законы, по которым существует общество. А публичное обсуждение мы ведем теперь в рамках небольшого числа частных платформ, а не на страницах разнообразных газет, не в СМИ, не в кофейнях, и часто без участия экспертов.

Второй элемент — вторжение рыночных законов в частную жизнь. Некогда между рынком и жизнью отдельного человека пролегала четкая граница. Мы покупали и продавали еду, жилье, труд. Однако были в нашей жизни аспекты, где купля-продажа была невозможна: общение между родственниками или близкими людьми, личная информация о здоровье, отношениях, сексе. Теперь же частные компании получают возможность следить за подобными отношениями и даже вмешиваться в них. Мы все больше и чаще общаемся онлайн, и у каждого сформировался своего рода цифровой двойник, отражающий нашу суть до мельчайших подробностей, о некоторых из которых мы и сами не догадываемся. Все это имеет форму цифровых данных. С появлением и развитием мобильных телефонов и социальных сетей появляется и накапливается все больше информации о частных лицах. По данным аналитиков компании IDC, в период с 2010 по 2020 год объем создаваемых в реальном времени данных в рамках глобальной экономики вырос в 19 раз и удваивается примерно каждые два года. В 2020 году каждую минуту в сети WhatsApp отправлялось более 42 миллионов сообщений, а в сети Facebook публиковалось 150 тысяч фотографий[460]. Все эти данные можно применить с пользой — для решения самых острых социальных проблем. Однако сегодня они чаще всего просто покупаются и продаются ради прибыли, а попутно используются для профилирования, эксплуатации нашего внимания и времени и закрепления у нас привычки проводить время в интернете.

Третий элемент — приватизация механизмов взаимодействия людей. Коммерческие компании уже не просто участвуют в наших отношениях между собой и в публичной сфере. Под влиянием частных платформ меняются отношения между людьми: то, как мы формируем социальные связи, находим друзей, строим сообщества. До недавнего времени последние развивались без всепроникающего назойливого контроля со стороны какой-либо одной частной организации. Корпорации даже могли в известном смысле подпитывать дух товарищества, и это подтвердит любой, кому приходилось встречаться с приятелем в кофейне. Однако прежде бизнес ни в коей мере не определял, как именно строятся социальные связи. Сегодня же сообщества формируются онлайн, на базе платформ, принадлежащих кучке компаний-олигополий: Facebook, Twitter, TikTok — и каждая оказывает колоссальное влияние на то, с кем мы знакомимся, общаемся и что о них думаем. А это может приводить к все большей раздробленности общества, поляризации, разделению на мириады почти не пересекающихся групп.

Во всех трех перечисленных сферах происходит сдвиг в том, где находится власть: из наших рук она уплыла к небольшой группе руководителей технологических корпораций. Разумеется, они принимают решения, выгодные в первую очередь их бизнесам и им самим.