Шагая по саду, Ана указывала на разные цветы и травы и восхищалась их цветом, ароматом, бесконечным многообразием форм, бабочками и мотыльками, порхавшими вокруг.

— Никак не могу связать воедино твое воспитание в Севилье и теперешнюю жизнь здесь, — заметила Элена.

— Да, мне иногда тоже с трудом это удается, — улыбнулась Ана. — Однако не забывай: большую часть детства я провела на ферме абуэло Кубильяса, хотя всю работу там выполняли другие люди, а он лишь выглядывал из окна, чтобы узнать, не собирается ли дождь, — рассмеялась она.

— У тебя теперь тоже есть люди, — сказала Элена.

— Да, наши люди много работают, как и Северо Фуэнтес. Мы все трудимся не покладая рук. Возможно, странно, что я полюбила землю, расположенную так далеко от того места, где родилась, но сейчас я не в состоянии представить себя где-либо еще.

— Но, Ана, ты и я…

— Я не уеду с гасиенды Лос-Хемелос, Элена.

— Тогда позволь мне остаться с тобой.

Ана взяла правую руку Элены и сняла с нее перчатку:

— Посмотри, какая мягкая у тебя ладонь, какая безукоризненная, какая чистая! А теперь взгляни на мою. — И Ана показала коричневую от загара, морщинистую руку с твердыми, обломанными ногтями. — Ты не подходишь этому миру, радость моя, а я не хочу его покидать. — Она надела перчатку на запястье подруги и застегнула крохотную жемчужную пуговичку. — Позаботься о Мигеле и не позволяй донье Леоноре настраивать его против меня.

— Она не станет делать этого.

— Попытается. До сих пор я была не очень хорошей матерью. Ты заметила это, и она тоже. Я неплохой человек, Элена, однако донья Леонора ненавидит меня. Мигель должен знать, что кто-то меня любит.

— Ана, ты разрываешь мне сердце…

— И себе тоже. — Она отступила на пару шагов и взглянула на Элену, словно собиралась рисовать ее портрет. — Такой я тебя и запомню, любовь моя, — в моем саду, в окружении цветов.

— Мы еще увидимся, Ана, пожалуйста, обещай.

— Конечно, а пока пиши как можно чаще. И рассказывай, как растет Мигель. В один прекрасный день гасиенда Лос-Хемелос перейдет к нему. Не дай ему забыть об этом и обо мне.

Перед рассветом во дворе сахарного завода загружали старую рассохшуюся карету. Инес вынесла полусонного Мигеля и устроила его среди подушек и одеял, которые положила на сиденье.

— Прощай, малыш. — Она поцеловала ребенка в лобик. — Да благословит тебя Господь!

Эухенио и Северо натягивали и закрепляли веревки, придерживающие багаж на крыше, а Леонора с Эленой пересчитывали тюки и свертки и следили, чтобы их саквояжи не оказались под брезентом. Когда все было готово, Леонора поцеловала воздух возле щек невестки и забралась в карету, словно не могла дождаться отъезда. Элена прижала Ану к себе:

— Я буду писать, и не спеши с ответом. Теперь я знаю, сколько у тебя дел.

Эухенио тоже обнял ее, потом отступил, держа невестку за плечи.

— Сообщи, если что-нибудь понадобится, — сказал он, — или если мы как-то сможем помочь тебе. Обещаешь?

— Да, дон Эухенио, спасибо, — кивнула Ана.

Кортеж с Северо во главе выехал со двора.

Ана махала вслед, пока карета не скрылась из виду, а затем вернулась в дом. Она задула свечи и открыла ставни, впуская в комнаты рассвет. Со двора еще доносились скрип колес, фырканье лошадей и мулов, увозивших прочь семейство Аргосо и их имущество.

Распахнув дверь на черную лестницу, Ана споткнулась о сверток, лежавший на верхней ступеньке. В мягком утреннем свете она разглядела стопку белья для стирки, завернутую в грязную тряпицу. Она подняла ее за узел и чуть не выронила, когда внутри что-то зашевелилось.

— Не может быть! — пробормотала Ана, однако подозрения ее оправдались, стоило развязать сверток. Внутри оказался туго спеленатый младенец. — Флора! — позвала она, и горничная тут же прибежала из кухни. — Посмотри! Кто-то оставил это на лестнице.

— Какой уродливый ребенок!

— Найди чистых салфеток, эти все загажены. И принеси теплой воды.

Ана опустилась на колени прямо на пороге, распеленала младенца и увидела девочку с узким сморщенным личиком и кривыми ножками, слишком короткими по сравнению со скрюченным тельцем. Над левым плечом ребенка она разглядела горбик. Царапины на верхней части спины, шее и щеках малышки свидетельствовали о том, что роженице пришлось изрядно помучиться, освобождая ребенка от пуповины, туго обмотавшей коротенькую шейку.

— Она чудом выжила, — заявила Флора, рассмотрев подкидыша. — Умирать до последнего колокола, — предсказала она, качая головой. — Наверное, так и лучше, сеньора. — И служанка потерла крошечный горбик на удачу.

— Кто ее мать? — спросила Ана, игнорируя замечание Флоры.

Она обмыла младенца и поменяла грязные тряпки на чистые пеленки.

— Не знаю. Нет, сеньора, не видеть женщин в положении.

— У нас здесь несколько беременных, Флора. Нена ждет ребенка и невестка Дамиты.

— Никому не пришел срок, — ответила Флора. — Я это хочу сказать.

Только раз малышка вскрикнула, пока ее пеленали, подтвердив, что еще жива, все остальное же время вела себя тихо и до странности спокойно.

— Бедняжка, — сказала Ана, гладя девочку по голове. — Какие у тебя чудные волосики! Ой, смотри, ей нравится! — Ана, улыбаясь во весь рот, обернулась к горничной, которая не сводила глаз с хозяйки.

— Дон Северо рассердится, сеньора, — заметила Флора.

Ана взяла ребенка на руки:

— Пойди найди Инес, у нее еще есть молоко. Бедняжка, наверное, ничего не ела с…

— Не мое дело, я знаю, сеньора, но, может, подождать дона Северо?

— Флора, я велела тебе привести Инес! — Ана выпрямилась во весь рост, оказавшись на полголовы выше горничной. — И сожги эти тряпки.

Флора подобрала грязные лоскуты и отправилась на поиски Инес, не переставая бурчать себе под нос.

Кожа малышки была не черная и не белая, а просто смуглая — результат смешения рас. Ана подумала, что девочка родилась в одной из бедных семей, с трудом сводившей концы с концами, где-нибудь на окраине плантации. В Испании Ана слышала о женщинах, которые не могли заботиться о собственных детях и оставляли их на папертях церквей или на порогах домов обеспеченных пар, способных дать малышам лучшее воспитание, чем нищие родители. Сор Магдалену, монахиню монастыря Буэнас-Мадрес, подбросили в младенчестве в часовню, и сестры взяли ее к себе. Подкидыши практически всегда оказывались девочками.

Ана решила, что Флора права: такая крошечная и уродливая малышка проживет, скорее всего, только несколько часов. Она нашла свою бутылку со святой водой и брызнула несколько капель на новорожденную. Осеняя крестом ее лобик, Ана мысленно перебрала и отвергла привычные имена святых и непорочных девственниц.