— Трудно сказать. Там установлены деревянные катки, хотя сейчас есть и получше, железные. Инженер должен оценить состояние оборудования и устранить все поломки.

— То есть к урожаю не успеем?

— Не могу сказать, пока не проверю.

— А может, успеем?

— Постараюсь, сеньора.

Северо всегда спешил закончить совещания с Аной, поскольку так сильно хотел ее, что порой обходил касону стороной, опасаясь не совладать со своими желаниями и овладеть хозяйкой прямо на веранде, где они обычно обсуждали деловые вопросы, ибо управляющему не полагалось входить в дом женщины, у которой не было мужа.

Работая в саду или шагая от курятника к голубятне с двумя корзинами в руках: поменьше с собранными яйцами и побольше с горбатым младенцем, Ана в своем траурном одеянии выделялась на фоне окружавшей ее пышной растительности и ярких цветов. Девочка подрастала, и Ана стала привязывать ее к телу, как показала Флора, — так африканские женщины носили своих малышей. Она не испытывала подобных материнских чувств к Мигелю и на детей с гасиенды обращала внимание только тогда, когда они вырастали и уже могли трудиться. Северо гадал, почему она так привязалась к этой странной малышке и почему не спрашивала, откуда та взялась. Интересно, изменилось бы ее отношение, если бы она узнала, что Консиенсия была дочерью Рамона?

Пока Рамон был жив, рабы называли его Бродяга, поскольку он бродил ночами по округе и одевался в белое, словно привидение. Его не беспокоила непогода, не останавливали заборы, не пугали ночные существа. Он и мертвый продолжал бродить, верили невольники, и ужас при мысли о встрече с ним на дороге или тропах гасиенды заставлял их трепетать. Они боялись оставаться на улице с наступлением темноты, поэтому после последнего удара колокола надсмотрщики пересчитывали всех мужчин, женщин и детей и запирали их в бараках и бохиос. Северо подливал масла в огонь, распространяя слухи, будто мертвец Бродяга и убил Марту, решившуюся на побег.

Он чувствовал, Ана тоже боялась, однако не сверхъестественных сил, а того, что лежало за пределами Лос-Хемелоса. Она пересекла океан, обогнула на судне остров, проделала многочасовой путь верхом сквозь леса и тростниковые заросли, чтобы добраться сюда, но теперь ограничилась небольшой территорией, прочно обосновавшись в касоне и удаляясь от дому не больше чем на пару километров. Северо хотел расширить границы ее мирка, позволить увидеть с высоты птичьего полета гасиенду с ее окрестностями, ограждавшие Лос-Хемелос на севере пологие холмы Центральной Кордильеры и омывавшие плантацию с юга безмятежные воды Карибского моря.

Вскоре после убийства Иносенте он затеял сооружение дома из блоков, которые прямо на строительной площадке на вершине холма формовали из смеси цемента, извести и оранжевой глины с берегов реки. Толстые стены должны были сохранять прохладу, несмотря на палящее солнце, а легкий ветер с моря или с гор — проветривать комнаты. Управляющий мечтал, что это жилище станет вроде гнезда для Аны, которую он сравнивал с питирре, серой птичкой-пчелоедом, распространенной на Пуэрто-Рико. На острове существовала поговорка: «На каждого ястреба найдется свой пчелоед». Суть ее состояла в том, что эта птичка, несмотря на свои размеры, не боялась, а иногда даже сама атаковала большого злобного гуарагуао, краснохвостого ястреба. Подобно питирре, Ана проявляла терпение и не страшилась авторитетов, хотя была всего лишь женщиной, причем очень маленькой. Северо не знал, как ей удалось уговорить дона Эухенио не продавать Лос-Хемелос, но он восхищался тем, что она сумела противостоять свекру и заставить его поверить, будто он держит невестку под контролем.

Стоило дону Эухенио уехать, и Ана превратила бывшую комнату Мигеля в свой кабинет. По утрам она делала пометки, вносила цифры в бухгалтерские книги и писала письма, а корзина с горбатым младенцем все время стояла у ее ног. Каждый месяц она отсылала отчет господину Уорти, североамериканцу, поверенному дона Эухенио, занимавшемуся вопросами, связанными с гасиендой.

После смерти Рамона Северо стал всерьез опасаться, что один росчерк пера на документе разрушит в одночасье все созданное им с таким трудом. С самого начала Луис положил глаз на Лос-Хемелос и поощрял слабости Рамона и Иносенте, чтобы ускорить крах их предприятия. Однако он не учел привязанности Аны к плантации, не понимал, что именно она привезла сюда братьев, а не наоборот.

Перед тем как рассказать Ане про сахарный завод «Диана», Северо долго думал об этом. Владельцы наняли его присматривать за собственностью, поэтому он первым узнал о предстоящей продаже. Северо и сам купил бы завод, однако ему хотелось выяснить, есть ли у Аны средства, помимо тех, что предоставлял ей дон Эухенио. И теперь он понял: она полагалась не только на сострадание свекра. Она оказалась хитрее и дальновиднее дона Эухенио и двух его сыновей, вместе взятых.

Пока Ана не собиралась покидать гасиенду, однако Северо старался делать все возможное, чтобы она никуда и не захотела уехать, и не только потому, что дон Эухенио платил ему за это, но и потому, что она была ему нужна. В Испании он и не помышлял бы о женитьбе на женщине из подобной семьи, с такими манерами и средствами, а здесь это казалось вполне вероятным.

Управляющий договорился о приемлемой цене на сахарный завод. Владельцы жили в Испании, и это только способствовало делу. Продолжительная переписка Аны с отцом закончилась перечислением необходимой суммы, а Северо тем временем убедился в том, что на заводе, простоявшем шесть лет в бездействии, можно начать переработку тростника уже 2 февраля 1850 года, в праздник Сретения Господня.

По прибытии в Сан-Хуан в августе 1844 года, с самых первых дней Эухенио испытывал неприязнь к конторской работе. Прежняя жизнь на материке приучила его хозяйничать единовластно — ни люди, ни животные не оспаривали его приказов. Ему очень не по душе была бумажная работа, необходимость соблюдать присутственные часы и бесконечные переговоры и компромиссы.

После убийства сына и восстания рабов в 1848 году Эухенио продал ферму в Кагуасе, а после смерти второго очень старался стать таким коммерсантом, каким Леонора мечтала видеть Рамона и Иносенте, наподобие брата Родриго. Но в конце концов он признал, что совершенно к этому не способен. Если бы не талант Висенто Уорти, опытного правоведа и финансиста из Бостона, которому доверял Родриго и на которого полагался Эухенио, компания «Маритима Аргосо Марин» потерпела бы крах.

— Я плохо разбираюсь в коммерции, — жаловался Эухенио жене. — Ты была абсолютно права. Давай вернемся в Испанию. Зачем нам здесь оставаться и…

— Мои сыновья похоронены в этой земле, — напомнила Леонора.

— Но было бы лучше растить Мигеля рядом с нашими родными, в нашей деревне.

— Я не брошу сыновей на острове, — ответила она с такой печалью в голосе, что Эухенио не нашел в себе силы продолжать спор.

Однако он должен был что-то предпринять, поэтому назначил встречу с господином Уорти, решив обсудить имеющиеся возможности.