— Он думает, что она с тобой из–за денег, — просто сказал я.

— Одним словом, да. Его это беспокоит…

— Ну это просто чепуха. — Я оборвал его, готовый вступиться за честь своей невестки. — Боже мой, когда она здесь появилась, она даже не позволила мне…

— Матье, Матье, успокойся, — сказал Дентон, положив руку мне на плечо. — Я в это не верю — даже ни на секунду. Я люблю ее, ты же понимаешь. И она любит меня. Я в этом уверен. Все замечательно.

Я кивнул и постарался успокоиться — по улыбке на его лице я понял, что он говорит правду. А из разговоров с Аннет я знал, как сильно ее чувство к нему.

— Хорошо, — сказал я в итоге. — Тогда все в порядке.

— А как насчет тебя? — спросил он. — Когда нам удастся свести тебя с очаровательной молодой цыпочкой, а? Ты ведь так больше не женился, верно? — спросил он, уверенный в том, что Констанс была моей первой женой.

— Несколько раз, — ответил я. — Похоже, что я и брак — несовместимые вещи.

— Ну, времени у тебя еще полно, — рассмеялся он с самодовольным видом человека, обретшего любовь всей своей жизни. — Ты еще молод.

Теперь настала моя очередь посмеяться.

К середине октября в пакете у «КартеллКо» у меня осталось всего лишь несколько фондовых опционов, и мои отношения с Дентоном превратились из деловых в чисто дружеские. Я по–прежнему приглашал его на ланч, получая огромное удовольствие от наших споров об экономике, фондовой бирже, политике; мы осуждали Герба, который перестал поддерживать какие бы то ни было контакты с нами, хотя, полагаю, у него в это время были заботы поважнее, чем оскорбленные чувства пары старых друзей. Мне нравилось близкое общение с этой счастливой парой и Томми, нравилось играть роль доброго дядюшки в их жизни. Однако 23 октября все пошло наперекосяк.

Хотя последние несколько дней биржа была практически закрыта, 23–го числа вдруг случился наплыв продаж. На следующий день, в Черный Четверг цены упали до самых нижних отметок, и не было ни одного намека на улучшение. В тот день я вместе с Дентоном был на Уолл–стрит, на фондовой бирже и наблюдал, как маклеры кричат друг на друга, пытаясь продавать, но из–за нагнетаемой ими истерики цены падали все ниже. Дентон был вне себя от горя — он не понимал, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию; и тут произошло нечто странное.

Под нами колыхалось море красных пиджаков, молодые и пожилые махали в воздухе своими сертификатами, пытаясь избавиться от всего, что можно; но ни одна акция не была куплена. И вдруг с левой стороны биржи в центр зала вышел молодой человек — на вид ему было не больше двадцати пяти — и поднял вверх руку. Сквозь шум, который вдруг стих, поскольку его самоуверенность произвела впечатление, он прокричал, что хочет купить 25 тысяч акций «Ю–Эс Стил» по 205 долларов. Я бросил взгляд на доску.

— Что он делает? — спросил Дентон. От волнения он вцепился рукой в перила так, что у него побелели костяшки пальцев. — «Ю–Эс Стил» упали до 193–х.

Я покачал головой. Я сам мало что понимал.

— Я не уверен… — начал я, когда молодой человек снова прокричал свой ордер одному из маклеров, и тот алчно бросился продавать ему акции, с видом человека, не верящего в свою удачу. — Он стабилизирует рынок, — сказал я тогда, недоверчиво качая головой. — Самый отчаянный…

Я понял, что не могу закончить фразу, настолько впечатлил меня этот жест; через минуту начались пробные продажи, и акции немного подросли в цене. За полчаса они полностью стабилизировались и казалось, что паника закончилась.

— Это было невероятно, — произнес Дентон. — На минуту я подумал, что все кончено.

Я не разделял его уверенности. Я не вполне понимал, что может произойти, но было ясно, что это еще не конец. В следующие несколько дней о состоянии фондовой биржи говорили решительно все; отец давил на Дентона, беспрестанно спрашивая о том, что его сын делает, чтобы спасти фирму. Тем не менее, когда последствия Черного Четверга улеглись в сознании инвесторов, большинство попытались возместить свои потери, и снова начались массовые продажи. Во вторник, 29 октября, в день Краха Уолл–стрит, на рынок были выброшены более 16 миллионов акций. За этот, один–единственный день на Нью–йоркской фондовой бирже было потеряно столько же денег, сколько правительство США потратило на участие в Первой мировой войне. Это стало катастрофой.

Аннет позвонила мне из «КартеллКо» и сказала, что Дентон ведет себя, как безумец. Отец названивал ему весь день, но Дентон отказался подходить к телефону; он заперся в своем кабинете. Фирма обанкротилась — я уже знал об этом. Все, чем он владел, было потеряно, равно как и бо́льшая часть денег его инвесторов. В тот день я оказался в числе немногих счастливчиков в этом городе ужасных трагедий. К тому времени, когда я приехал в его контору и поднялся на верхний этаж, где находился его кабинет, Аннет уже была в панике; Дентон не открывал дверь, но мы слышали, как он крушит вещи. Я слышал, как бьются об пол лампы, как он вышагивает из угла в угол под непрекращающиеся звонки телефона.

— Это наверняка Магнус, — сказала Аннет, вырывая провод из стены. Телефон замолчал. — Он, мать его, думает что во всем виноват Дентон. — Я с удивлением посмотрел на нее, поскольку никогда раньше не слышал от нее подобных выражений; но я понимал, что иначе сейчас нельзя. — Вы должны выбить дверь, Матье, — сказала она, и я кивнул.

Я толкнул дверь, но она была очень прочная, из дуба, и я чуть не выбил себе плечо, пока дерево в конце концов не поддалось. Когда мне удалось выломать замок, дверь рухнула, и мы с Аннет вбежали внутрь, Дентон стоял перед открытым окном — лицо перекосила безумная гримаса, одежда на нем была изорвана, глаза горели.

— Дентон, — закричала Аннет; слезы текли по ее лицу, она бросилась к нему, но я удержал ее, схватив за руку, поскольку увидел, что когда она направилась к нему, он придвинулся к окну еще ближе. — Мы сможем все уладить, — сказала она. — Тебе не нужно…

— Прочь от меня! — заорал он, вскочив на подоконник. Сердце у меня затрепетало — по его лицу я понял: все кончено. Он выглянул наружу, облизал губы и через миг пропал из виду. Аннет закричала и, кинувшись к окну, высунулась так, что я испугался, но мы едва смогли разглядеть его изломанное тело на земле.

Со временем несчастная Аннет оправилась от этой трагедии, а Магнус Ирвинг перенес еще один удар, когда услышал о том, что сталось с его сыном, и вскоре после этого умер. Мне по–прежнему везло, и перед тем, как уехать на пару десятков лет на Гавайи, куда я собирался переехать на Рождество, я назначил приличное содержание Аннет и Томми. Они отказались присоединиться ко мне и вернулись в Милуоки, где и прожили всю свою жизнь.

Мы с Аннет поддерживали связь; замуж она больше не вышла и после того, как ее сын погиб при Перл–Харбор[77], переселилась к своей снохе и внуку и жила с ними, пока они не уехали в Англию, где этот ребенок в свою очередь зачал сына, ставшего телезвездой. В конце концов мы потеряли связь, но после ее смерти я получил письмо от ее соседки: она сообщала мне, что Аннет мирно скончалась после долгой болезни. Она переслала мне письмо Аннет, в котором та благодарила меня за все, что я сделал для нее в Нью–Йорке в двадцатые годы. К письму была приложена фотография, на которой мы трое — Дентон, Аннет и я, сняты на балу в честь их помолвки за несколько месяцев до Краха. На ней мы выглядим очень счастливыми и смотрим в будущее с оптимизмом.