в седло. Дракко весело фыркнул, но трогаться с места не спешил, косясь на вороную красотку.

– Они нравятся друг другу, – сообщил Робер Ричарду.

– Нравятся, – повторил парень тусклым голосом. Во имя Астрапа, он что, всю жизнь собирается страдать? Эпинэ, не оглядываясь, направил коня к опущенному мосту. Начинавшаяся сразу за рвом дорога змеилась среди поросших столь любимыми Матильдой елками склонов. Доцветал красный горный шиповник, тянуло дымом, из кустов то и дело вспархивали длиннохвостые сварливые птицы. Дракко шел крупной рысью, а тракт был широким, Ричард мог бы догнать, но не догонял. Не хочет разговаривать – не надо!

У стоящего особняком бука дорога разветвлялась: сакацкий тракт шел через перевал и дальше, но Эпинэ свернул к Белой Ели. Обитатели замка этого места избегали, потому Робер о нем и узнал. Конюхи объяснили полюбившемуся им гици, куда лучше не ездить, и гици, разумеется, туда первым делом и отправился. Дурное место оказалось красивым и спокойным. Посредине лесной поляны возвышался ствол давным-давно умершей ели, у ее подножия лежало несколько валунов и журчал родничок. Робер просидел на сером камне целый день, глядя то на мертвое дерево, то на проплывавшие над ним облака. Дракко с Клементом поляна тоже понравилась, и Эпинэ решил, что на Белую Ель возвели напраслину. Может, когда-то здесь и случилось нечто скверное, но дожди давным-давно смыли следы старой беды.

Тропинка снова раздвоилась, став совсем узкой, теперь Дикон не смог бы ехать рядом, даже если б захотел. Поворот, еще один, из усыпанных черными ягодами кустов выпорхнул бойкий молодой удод, зазвенел ручей – теперь уже близко.

Белая Ель возникла неожиданно. Она всегда появлялась неожиданно и была прекрасной, хотя что может быть прекрасного в чудом устоявшем стволе, лишившемся коры и почти всех ветвей и выбеленном ветрами и дождями? И все равно светлый обелиск посреди лесной поляны завораживал, отчего-то вызывая в памяти сгоревшую ару. Робер оглянулся, ожидая увидеть на лице Дика удивление, но юноша усиленно рассматривал лошадиную гриву.

– Дикон, – рявкнул Иноходец, забывший о решении не лезть, куда не просят, – во имя Астрапа! Что ты натворил?

Юноша вздрогнул и выпалил:

– Я отравил своего эра!

2

Ричард рассказал все, хотя решил не говорить ничего. По крайней мере, пока не узнает, к чему привела его глупость. Юноша говорил, сам не понимая, как умудрился запомнить все: разговор с эром Августом, воду, льющуюся в бассейн на площади Хьюберта, черные завитки на двери кабинета Рокэ, багровые отблески камина. «Вы спрятали в моем доме еще парочку праведников?» Пришлось рассказывать еще и об Оноре, а потом и про диспут, в котором эсператист победил олларианца. Преосвященный говорил, что нельзя ненавидеть, ненависть – это грех, но Ричард Окделл не ненавидел Ворона. Он хотел спасти хороших людей, а другого выхода не было. Так казалось эру Августу, так казалось самому Дику, а что вышло?!

– Робер, – Ричард захлебывался в словах и воспоминаниях, как в мутной саграннской реке, – Дорак решил покончить со всеми. С Катари… ной Ариго, ее братьями, твоей семьей, Приддами, Карлионами… Кроме Окделлов… Эр Рокэ не дал. Он убил моего отца на линии, ты это знал?

– Это знали все. – Иноходец соскочил на землю, зацепил поводья за луку седла и, предоставив рыжего самому себе, опустился на серый камень. – Слезай и отпусти Сону… Нам с тобой говорить и говорить.

Это знали все… ВСЕ! Дик спрыгнул в траву, нога подвернулась, но он все-таки сумел не упасть. Рокэ и отец стали на линию, секунданты не дрались, но они все видели. Мишель Эпинэ рассказал повстанцам, Салина – своим, Рокэ – Катари. Но почему это не дошло до Надора, почему молчала королева?! Да потому что не сомневалась: он и так знает! Если что-то известно всем, об этом не говорят. Зачем повторяться?

– Я не знал про линию… Мне сказал эр Рокэ, когда я налил ему вино. Я отравил вино вашим ядом. То есть из кольца Эпинэ.

– Дальше! – Лицо Робера стало жестким.

Дальше?! Дальше Ворон рассказывал о своей первой дуэли… Он говорил и пил, а Ричард Окделл смотрел.

– Эр в юности писал сонеты. – Зачем это Иноходцу? – Он прочитал… один… очень хороший, я так никогда не напишу… Робер, он все знал! С самого начала… То есть не с самого, а как попробовал вино, и все равно пил. А потом сказал, чтоб я выпил с ним… Я налил себе. Слово чести, я бы выпил! Чтоб все стало, как на линии, ведь бывает, когда умирают оба участника.

– Бывает, – все так же холодно подтвердил Эпинэ, – и часто. Редкость – это когда оба остаются живы.

– Я не знаю, жив ли эр. – Дик не мог смотреть в глаза Иноходцу и рассматривал седую колкую траву.

– Жив, – бросил Иноходец, – и здоров.

Еще один секрет, который знают все. Пока его носило из Криона в Агарис, пока он стучался в запертые двери, добирался сначала в Алат, потом в Сакаци, Робер получил известие из Талига. Рокэ жив, а… Святой Алан, что с Катари?!

– Что было потом? – Какое странное дерево, без коры, без веток, только ствол, белый, как обглоданная кость. – Рокэ пил отраву и читал стихи – это я уже понял. Потом ты налил и себе, но не выпил. Почему?

– Эр… велел мне поставить бокал. И сказал, что знает, кто дал мне яд. Я… я схватил кинжал, но эр Рокэ его отобрал и вызвал Хуана…

– Кто такой Хуан?

– Слуга эра… Бывший работорговец.

– Вот как? И что сделал Хуан?

– Меня… меня заперли в моей комнате… Со мной сидел Антонио… Эра я больше не видел.

Да, не видел. Его сунули в карету с закрытыми окнами и куда-то повезли. Чего только он ни думал, но не то, что ему отдадут Сону, сунут в руки зашитую в кожу шкатулку и выгонят из Та-лига…

– Я приехал в Крион… – Слова почему-то кончились, как кончается вино в кувшине. – Там была гостиница… Я открыл шкатулку, эр Робер. Там был кинжал и ваше кольцо… И все… Эр не стал ничего писать…

– Мерзавец, – с какой-то тоской произнес Робер и вновь замолчал.

– Кто? – не к месту брякнул Дик, хотя понимал, что Эпинэ говорит про его эра. Его бывшего эра. А он думал, что его поймет хотя бы Робер! Нет, он слишком много воевал и слишком мало знал Ворона.

– Кто? – переспросил Иноходец. – Да уж не ты… Кто Ворон, сказать не берусь, но то, что он есть, называется иначе. А вот Штанцлер… Во имя Астрапа, да эту тварь повесить мало!

3

Сона положила голову на шею Дракко, солнечный свет серебрил разлетающиеся паутинки, над Белой Елью кружил ястреб. Красота, покой и подлость, дикая, немыслимая, жестокая…

– Робер, – Дик все еще таращился на свои сапоги, – что в Талиге?

– Ничего. – Уж лучше б он сразу