Окно располагалось почти на уровне пола, поэтому ей было достаточно сделать шаг, чтобы оказаться снаружи.

— Ну что, мой маленький каллиграф, — произнес Карам, появившись в дверях. — В кафе сегодня посетителей негусто, и я подумал, не заглянуть ли мне к тебе на минутку. — Он положил пакет с хлебом на кухонный стол и взглянул на Салмана. — А ты чего такой бледный? Или что-то скрываешь от старика Карама?

И прежде чем Салман успел ответить, распахнул дверь в его комнату. У юноши сердце упало.

— А я-то думал, у тебя кто-то есть, — разочарованно протянул Карам. — Собственно, я не против гостей, но ты ничего не должен от меня скрывать.

— Ты напугал меня, — прошептал Салман. — Я принял тебя за вора.

Он прошел к себе в комнату, закрыл за Нурой окно и сгреб бумаги с историей Ибн Муклы в ящик стола.

Карам направился к телефону. Видимо, чтобы пригласить в гости Бадри, который не пожелал явиться без напоминания.

Салман оглядел помещение и мысленно поблагодарил Нуру за то, что та вовремя убралась на кухне после их совместного завтрака. Внезапно он заметил на полу серебряную заколку Нуры, тут же схватил ее и прижал к лицу.

Салман чуть не плакал, думая о том, скольких трудов и страха стоило Нуре его приглашение, и в то же время смеялся про себя, вспоминая разочарованную мину Карама. Потом открыл ящик, чтобы еще раз просмотреть статью о Мукле, и вдруг обнаружил еще одну страницу, которую Нура не успела прочитать. На ней было любовное стихотворение какой-то поэтессы одиннадцатого века. Заслышав шаги Карама, Салман резко задвинул ящик.

— Ты много работаешь сегодня, — заметил Карам, заглядывая в комнату. — Ел что-нибудь?

— Я не голоден, — покачал головой Салман.

И снова склонился над своей тетрадкой. Карам уже стоял у него за спиной.

— «Шрифт есть равновесие между земным и небесным, горизонтальным и вертикальным, прямым и изогнутым, открытым и замкнутым, широким и узким, радостным и печальным, жестким и мягким, строгим и игривым, взлетом и падением, ночью и днем, бытием и небытием, созданием и создателем», — прочитал он на листке, что лежал перед Салманом, и задумался. — Чудесное изречение. Где ты его взял?

— Из большой толстой тетради, куда мастер записывает свои секреты, — ответил Салман. — Он прячет ее в огромном шкафу вместе с другими важными вещами.

— Что за вещи? — продолжал допытываться Карам.

— Рецептуры разных чернил, две книги, написанные тайным шрифтом, тетрадь с сусальным золотом, дорогой нож и собственно тетрадь, — ответил Салман.

— Что еще в ней есть, кроме умных изречений?

— Не знаю, я едва успел ее просмотреть. Она очень толстая, — сказал Салман, поправляя записку, чтобы скрыть волнение. Он приложил руку к губам и задумался. — Да, там еще было что-то про живые и мертвые буквы! Но я не понял. Наверное, об этом написано в тех книгах секретным шрифтом. Буквы там как будто арабские, но язык не арабский, не персидский и не турецкий, — добавил он.

— Мертвые буквы? Ты уверен? — переспросил Карам.

— Да, а почему тебя это так волнует?

— Ну, никогда не лишне знать, что замышляют такие, как он, — пробурчал Карам. — Мертвые буквы… — повторил он, и в глазах его появился странный сатанинский блеск.

Вскоре Карам оставил Салмана в покое, поскольку ему надо было возвращаться в кафе. После ухода Карама Салман пошел на кухню и встал на стул, чтобы понаблюдать за ним в окно, располагавшееся высоко над полками, где стояли банки со специями. Карам стремглав бежал по направлению к остановке.

Салман заварил себе чая и начал успокаиваться. В пятом часу он позвонил Нуре:

— Все в порядке?

— Да, мое сердце, — ответила она. — Где-то в саду я обронила свою заколку.

— Нет-нет, я нашел ее под кроватью, — сказал Салман. — Могу я оставить ее себе на память о нашем любовном приключении?

— Она твоя, — разрешила Нура. — Я купила ее несколько лет назад на чаевые, которые дала мне одна богатая клиентка портнихи Далии. Карам приходил тебя проверять? Объясни мне, пожалуйста, что все это значит?

— Сам не знаю, — вздохнул Салман. — Проверял или забрел случайно, хотел ли нас уличить, и если да, то зачем…

— Может, из-за меня? — предположила Нура. — Он ведь такой одинокий, бедняга…

— Нет-нет, — перебил ее Салман. — Карама не интересуют женщины, если ты понимаешь, о чем я. Полагаю, он зашел случайно, просто потому, что ему стало скучно в кафе.

Они поговорили еще немного: высказывали разные предположения и строили планы на будущее. Вдруг Салман вспомнил кое-что, о чем непременно должен был сообщить Нуре.

— Мне предстоит тяжелый допрос, помолись, чтобы все прошло удачно.

Он хотел сказать ей об этом еще в постели, но забыл.

— Что за допрос? — удивилась Нура.

— Кто-то шпионил за моим шефом, и об открытии школы каллиграфов узнали его враги — фанатики ислама, прежде чем эта информация стала официальной. Добряк Ради слышал, что Фарси и его помощник Самад подозревают меня. Он и предупредил.

— Это потому, что ты христианин, — догадалась Нура. — Глупцы! Или они думают, что ты связан с «чистыми»? Но не волнуйся, Фарси — плохой муж, но в остальном он человек осторожный и умный. Я не буду молиться за тебя, быть может, все это лишь неудачная шутка. Вот увидишь, — успокоила она Салмана и положила трубку.

Салман работал еще около часа, а потом почувствовал вдруг такое беспокойство, что, как ни старался, не мог сосредоточиться. Тогда он засунул тетрадь и записку с изречением в ящик, спрятал заколку в карман и решил пройтись.

Юноша чуть не вскрикнул от неожиданности, когда снова обнаружил Карама на пороге дома.

— Что-то не сидится мне в кафе, — произнес тот, холодно улыбаясь. — Решил вот вернуться и приготовить нам чего-нибудь поесть. Ты сегодня много работал.

— Спасибо, но мне пора домой, — ответил Салман, впервые чувствуя страх перед Карамом. — Матери нездоровится.

На улице было холодно. Наблюдая из окна трамвая вечерний Дамаск, Салман отметил про себя, как изменился за день город. Люди куда-то спешили. Счастливые и усталые, груженные покупками и полные планов, они суетливо бегали по улицам. На мгновение Салман забыл, где находится. Он представил, что сидит на карусели, а вокруг мелькают освещенные изнутри здания, разноцветные витрины, смеющиеся дети и согнувшиеся под тяжестью лет старики. Салман зажмурил глаза. Открыв их, он увидел перед собой улыбающееся лицо подвыпившего мужчины. Тот сразу повернулся в сторону водителя и спросил:

— Ты идешь сегодня в Аргентину?

Водитель как будто знал шутника.

— Нет, — ответил он. — Сегодня только до Гонолулу, а с тридцатого февраля снова буду ходить через Аргентину.