Газету подал ей за завтраком дворецкий вместе с яйцами.

– Уберите, – велела она. – И яйца тоже, – добавила Лео, видя, что дворецкий забрал лишь газету. – Это неправда. Уже совсем скоро мистер Ричиер будет вновь завтракать вместе с нами.

Дворецкий чопорно кивнул и удалился.

Лео встала из-за стола и вызвала шофера. Она была слишком напряжена и взвинчена, чтобы самой садиться за руль. Сегодня наступил момент истины. Ей наконец-то разрешили повидаться с Фэй. Теперь она сможет крикнуть ей в лицо: «Что ты сделала с Беном? Зачем ты выхватила у него этот чертов руль?»

И что ответит ей Фэй? «Что бы ни случилось с Беном, ты сама во всем виновата, Лео».

Но что бы ни сказала Фэй, это не могло быть хуже того, в чем Лео обвиняла себя последние несколько дней. Все свое время она проводила у постели Бена. В его состоянии ничего не изменилось. В конце концов она дала согласие на трепанацию. Та не помогла. Ей не следовало поддаваться на уговоры. А что, если после нее ему стало только хуже?

Для предстоящей схватки Лео надела длинное расклешенное красное пальто из шерсти ламы, отороченное шкурой леопарда и антилопы. Затем она села в свое авто, и ее привезли в больницу «Белльвю», где лежали Бен и Фэй.

В отделении для душевнобольных стояла неестественная тишина. Как бы осторожно Лео ни старалась ступать, чтобы не предупредить Фэй о своем приходе, каблуки ее громко цокали по плитам пола. Как это было похоже на Фэй – симулировать умопомешательство в попытке избежать ответа за последствия того, что она натворила.

Медсестра проводила Лео в палату к Фэй. Койка была пуста. Куда подевалась Фэй? И кто это скорчился в кресле, обхватив руками колени, словно пытаясь спрятаться от себя самой?

– Дайте мне знать, если вам что-либо понадобится, мэм, – сказала медсестра, оставив Лео одну в палате с этой съежившейся женщиной, у которой были волосы такого же цвета, как и у Фэй, хотя сейчас они были сальными и жидкими, а не завитыми золотисто-рыжими волнами.

– Фэй? – сказала Лео, не веря своим глазам. Эта женщина не могла быть сестрой ее мужа; должно быть, ее привели не в ту палату.

Женщина подняла голову и уставилась на Лео яркими и безумными глазами.

– Лео, – прошептала она. – Наша красавица Лео.

– Фэй? – повторила Лео. Потому что перед ней действительно была Фэй – или то, что от нее осталось.

– Лео, Лео, красавица Лео. Лео, Лео, счастливица Лео, – нараспев повторила Фэй, словно напевая колыбельную, чьи слова представляли собой сущую бессмыслицу, как в той песенке, которую Лео слышала в Саттон-Вени: «Отвори дверь и впусти инфлюэнцу».

Куда подевалась та женщина, на которую она могла бы накричать и обвинить во всем, что произошло? На самом деле, Фэй здесь не было, и Лео осталась одна, чтобы держать ответ перед собой.

– Мне не следовало приходить, – прошептала Лео и попятилась к выходу, выскочила в коридор и быстро зашагала по нему прочь. В ушах у нее по-прежнему звучала песенка Фэй: «Лео, Лео, красавица Лео. Лео, Лео, счастливица Лео».

Всего неделю назад Бен был жив и здоров, Фэй оставалась женщиной, у которой было слишком много денег и наркотиков, а Лео была наивной девчонкой, влюбленной в мужчину, заполучить которого не могла, замужем за тем, кто оказался в полном ее распоряжении, кого она должна была полюбить и кто дал ей нечто большее, нежели просто салон красоты: он подарил ей начало империи.

И что они теперь собой представляют, перестав быть теми, кем были раньше? Кем стала Фэй, доведенная до умопомешательства осознанием того, что погубила собственного брата? В кого превратился Бен, оказавшись там, где никто не мог достучаться до него? И кто теперь Лео без них обоих? Выйдя из больницы, она остановилась и оперлась одной рукой о стену, а другую прижала ко рту, заглушая бесполезные всхлипы. Потому что в глубине души сознавала: если бы могла, то поступила бы в точности как Фэй – свернулась бы калачиком, чтобы больше не думать ни о чем. «Бен был пьян, и ему хотелось ехать всю ночь из-за тебя, Лео. Потому что он не желал возвращаться домой, где на его лице ты могла прочесть, что он полюбил тебя».

* * *

После аварии Бен прожил еще два года, если можно назвать это жизнью. Два года ежедневных визитов в больницу, ежедневных попыток заставить врачей вылечить его, ежедневного страха перед инфекцией и ежедневных слез, струящихся по щекам Лео и падающих на щеки Бена, когда она наклонялась, чтобы поцеловать его в лоб.

Но однажды, в самом конце 1924 года, та часть его мозга, которая еще продолжала функционировать, внезапно отказала. Жизнь его оборвалась тихо и незаметно, слишком тихо для такого мужчины, и Лео вышла из больницы, сжимая кулаки и обливаясь слезами. Она направилась прямиком в порт, обхватив себя руками, с разрывающимся от горя сердцем. Там она и приняла решение.

Эверетт, как и ожидала Лео, пришел на похороны Бена. Она поймала его, когда он поднимался по ступеням церкви, и отвела в сторону.

– Ты должен уехать, – сказала она. – Что бы ни было между нами, теперь все кончено. Кончено навсегда. Потому что это безнадежно. Мы причиняем боль другим, убиваем их – и ради чего? Ради одной-единственной ночи, которая была у нас много лет назад.

– Это не все, Лео. Дело не в одной ночи, случившейся много лет назад, – негромко ответил он.

Лео стало трудно дышать.

– Теперь это все, что нам осталось. Бен видел, как я смотрела на тебя на приеме у Швабов. На следующий вечер он сел в машину с Фэй и погиб. Я не могу видеть тебя, находиться рядом или просто думать о тебе. Никогда больше.

Она вбежала обратно в церковь и вцепилась ладонями в скамью, ничего не видя перед собой, потому что слезы ручьем полились у нее из глаз. Она сделала то, что должна была сделать.

Август 1939 года

– Лео Ричиер практически в одиночку сумела преобразовать косметическую индустрию в Америке. Именно под ее руководством и благодаря ее видению перспектив проект стоимостью в сорок миллионов долларов превратился в империю, которую оценивают в четыреста миллионов. Косметика ныне стала неотъемлемой частью повседневной жизни, а не просто дешевым украшением, к которому прибегали женщины сомнительной морали. Итак, давайте поприветствуем Лео Ричиер в качестве приглашенного спикера.

Аплодировали ей сдержанно, чего Лео вполне ожидала: она была первой женщиной, выступающей перед членами Йельского клуба Нью-Йорка, и знала, что большинство мужчин пришли сюда позавтракать, а не для того, чтобы послушать ее. В конце концов, всего пару лет назад «Форчун» утверждал, что косметика и модные аксессуары – нежизнеспособные отрасли промышленности, а успех в продаже косметических средств ничего не значит.

– Четыреста миллионов долларов ничего не стоят! – воскликнула она, обращаясь к Лотти, и с размаху швырнула журнал на стол.