и слегка безумного на вид, но человека в бугристое оплывшее нечто, стоящее теперь на кривых коротких лапах, сующее микрофон в кривую щель пасти, откуда торчали длинные, блестящие в свете прожекторов клыки.

– Новый повелитель крут! – рявкнул Бенарес Никодимович, заглушая грохот музыки. – За это надо выпить! За друзей жениха!

– За господина Ерцля!

– Чтоб хер стоял и деньги были!

– За «Дыхание Бога»!

– За победу над дизентерией!

– За глупое голосование!

– За нас с вами и за хрен с ними!

То ли всё это выкрикивали на самом деле, то ли Антона уже уносила в небытие сверхдоза выпитого. Крики сливались с откровенно звериным рычанием вокалиста, ритм ещё ускорился, голова кружилась и болела. С трудом, но он всё же посмотрел на эстраду. Все музыканты превратились именно в то, что он и сказал: в уродов. От такого зрелища человека нервного мог бы посетить приступ ужаса, но самому Мякишу было наплевать.

Покачиваясь, он встал, обошёл стол, наслаждаясь испуганными взглядами гостей, потом выдернул со стула Алину Евгеньевну, потащил ей в центр подковы, где шутовски поклонился и возвестил:

– Чёрный танец! Кавалеры приглашают дам.

Он был пьян. В стельку, в дым, в слюни – сейчас годилось любое определение. Ноги заплетались, он едва не падал на заметно нервничающую Алину, натыкался на стол в особенно рискованных фигурах танца, отчего под ногами уже через пару минут хрустели осколки фужеров, звенели вилки и сладко чавкали остатки раздавленных фруктов. Несмотря на безумный ритм музыки, сам танец представлял собой странного гибрида из вальса и танго, сплетающего в узел и раскидывающего в стороны две фигуры, перепачканные одной и той же кровью.

Сами стены зала начали покачиваться, сжиматься, по ним пробегали рябь и спазмы, словно изнутри голодного желудка, почуявшего, что скоро наполнится, что вот-вот будет набит сырой ароматной плотью.

Антон при этом чувствовал себя танкистом за рычагами боевой машины: совершенно трезвым, невидимым для врага и собирающимся нанести непоправимый урон одним выстрелом.

Второго могло уже не быть.

– Сгинь! – приказал он, отпуская руку Алины. Та вспыхнула свечкой, вся превратилась в пламя, уходящее бесследно куда-то в потолок, сиренево-белое, яркое как солнце. И исчезла.

– Все сгиньте! – велел Мякиш, обводя нетвёрдой рукой зал. Вслед за его движение, будто сопровождаемым огромным невидимым ластиком, из реальности стирались эстрада с потерявшими уже всякую форму бурыми комками музыкантов, из которых торчали грифы гитар, барабанные палочки, тарелки и стойка с микрофоном; расплылся и ушёл в небытие стол вместе со скатертью и посудой; перестали существовать многочисленные гости.

Остался неприятно улыбающийся господин Ерцль в кресле – и всё. Остальное, включая прожектора, дым и саму танцплощадку сгинуло без следа. Зал оказался идеально круглым помещением с куполообразным потолком и окрашенными в серовато-розовый, цвета только что выплеснутых мозгов, стенами.

– Я тебе не по зубам, парень, – сообщил хозяин особняка. – Давай проведём второй тур инициации, ты вполне готов.

– А где двойник? – пьяно растягивая слова, спросил Антон. Изнутри него всё так же смотрел танкист, огорчённый, что выстрел снёс боевые порядки врага, но до конца не уничтожил.

– Двойник? Чей двойник? – удивился Бенарес Никодимович. – Здесь никого не было, только ты и я. Как и сейчас.

– Мой, чей же ещё.

– Какая странная идея! Впрочем, неплохо. Значит, ты создал ещё и двойника?

Никого не было?! Всё это просто иллюзия?..

Антону захотелось убить его. Голыми руками, не беря никакого оружия – да его и не было в пустом зале. Задушить, наблюдая как багровеет, а потом синеет лицо, как высунется навсегда мятой тряпкой язык, как мерзкая тварь, прикидывающаяся человеком, обмочится, сделав лужу прямо здесь, вокруг кресла.

– Не надо так нервничать, – мягко сказал господин Ерцль. – Ты же хороший человек, ты же всегда искал справедливость и это… милость к падшим призывал, да? Чем я хуже остальных – прояви ко мне снисхождение. И заодно возьми «Дыхание Бога», оно теперь твоё.

Он привстал, как делают люди, внезапно обнаружившие под задницей нечто мешающее, пошарил рукой по сидению кресла и выудил оттуда ракушку.

– Ты мне билет, а я тебе – власть над миром.

Артефакт был прекрасен. Фотография на ноутбуке безвременно почившего без головы бывшего шефа не передавала, оказывается, ничего – ни формы, ни игры света на полированных поверхностях, ни фантастического ощущения гармонии и силы, заключённой в «Дыхании Бога». Сам того не желая, Антон сделал несколько шагов, остановился перед хозяином особняка и протянул руку.

– Без билета он не подействует, – предупредил тот. – Но как пробный тур… Почему бы и нет! Возьми.

И отдал «Дыхание Бога». Антон ощутил приятную тяжесть, словно ракушку отлили из платины, руку пришлось напрячь, чтобы не уронить дар на пол. А ещё артефакт был одновременно холодным, напомнив крыльцо интерната – неестественно холодным, когда лютая стужа уже не имеет значения, обжигая кожу до потери чувствительности, и горячим как кусочек солнца.

– Глупые люди говорят, что, приложив ракушку к уху, ты слышишь не прибой, а биение собственных сосудов в голове. Пусть верят во что хотят. Послушай «Дыхание», ты не пожалеешь.

Как заворожённый, Мякиш поднял руку и прижал к голове.

Ракушка не гудела шёпотом волн, она пела без слов, меняя тембр от высокого к низкому и обратно, так что и не понять было – мужской голос? женский? Да и не важно это теперь, смысл совершенно в другом. Антон понял, что наконец-то собрался из осколков, раскиданных по разным временам и возрастам, сформировался, стёкся в единую полноводную реку из многочисленных ручейков. Стал самим собой. Полностью. Навсегда.

– А ещё он выполнит твоё главное желание, парень. Основное. Суть тебя, – напомнил Ерцль. Даже он теперь не казался Мякишу такой отвратительной мразью, как мгновения назад. Неприятный человек в годах, с застарелым алкоголизмом и привычкой к власти. Не более.

Песня без слов продолжалась, она звала за собой, ласкала слух и вызывала глубоко внутри дрожь, какая бывает при юношеской влюблённости, самой первой, самой чистой, самой главной.

Сейчас он любил весь мир.

И – чувствовал смысл «Дыхания Бога». Это была чистая незамутнённая сила, без знаков плюс или минус, ни Тёмная, ни Светлая сторона. Она гармонировала с избранным ею человеком, отталкиваясь от его желаний: деструктивных или созидательных, всё равно. В руках злодея артефакт погрузил бы мир в хаос и ужас, добряк осчастливил бы всех ежедневной миской супа и низкими процентами по кредиту, человек возвышенный заставил окружающее человечество морально совершенствоваться и сочинять по утрам сонеты.

Проблем было две: именно заставил, не принимая во внимание мнение других, – но это бы полбеды. Второе и главное – сам