царя как властного монарха и «бога земного». Артаксеркс, однако, не разделяет общей радости, проводя пир, и пребывает в печали, потому что не видит «предивного образа» своей «прекрасной царицы». Царь посылает за ней: «Да идет же ко мне <…> / да вси велможи, лепоту ее взирая, / яко краснейшу всех, всех жен избраннейшая»[718]. Тем временем жена Артаксеркса, Астинь, также устроила свой пир — для женщин дворца. Получив приглашение царя, она протестует против своего появления перед «оными пияными князьями толиких стран» и отказывается повиноваться этому распоряжению. Отказ царицы «бояре» интерпретируют не просто как неуважение ее к царю, но как неуважение всех жен к своим мужьям[719]. Царь спрашивает у своих приближенных совета, и один из них, Мемухан, выносит жесткий и немилосердный вердикт: «…за гордость бо ся Астинь, за ослушания ж ея / да будет от тебя в век отверженна, / никако же она очи твои взирает, / и вместо бо ея царь ину избирает». Царь Артаксеркс внял совету «бояр» и выслал Астинь[720]. В следующей сцене (по Библии, прошло три или четыре года, а по сюжету пьесы — всего день) другой царский «боярин», Харбона, подает царю такую мысль: «Кто может твою власть, умалив, поругати, / аще сие велишь, дабы во царстве твоем / прекрасных дев, сыскав, имели к тебе прибирати? / Привесть же их семо в твою царскую полату, / юже ты возлюбишь благолепну и чином, / да будет ти вместо Астины возлюбленная супруга». «Добро! — провозглашает Артаксеркс. — Посылайте ж[е] во все государства мои / вскоре, дабы сие дело к утрею не продлилос[ь], / и всех красных привести ко мне повелите»[721].

Среди девушек, собранных для показа царю, приводят и Есфирь. Ее представляют царю, наслышанному о ее потрясающей красоте и добродетели. Он очарован ею еще до разговора с ней: «Как двизает уж[е] сердце мое ся красная издали». Артаксеркс говорит ей: «Возстани, богиня, и руку сию лобьзати, / пред нею ж[е] иное все вострепещет, / тебе ж[е] уж[е] доволно». Проведя последнюю консультацию с советниками (все они поддержали его выбор), Артаксеркс объявляет Есфирь царицей: «Осяди престол ее ты, прекрасне[й]шая!»[722] Он провозглашает Есфирь достойной этого, «зане сердце мое тя избрало»[723]. Далее пьеса следует библейскому сюжету — о дьявольском плане Амана истребить евреев в Медицкой земле и Персии. Благоразумный совет дяди Есфири Мардохея, роль самой царицы в спасении своего народа и обнаружении злобных манипуляций Амана, направленных на царя, — все это подтверждает мудрость Артаксеркса в выборе Есфири в качестве невесты.

Царь, царица и другие зрители этого представления осенью 1672 года не могли не увидеть очевидной параллели между сюжетом и персонажами пьесы и событиями и лицами при Московском дворе. Пьеса была поставлена всего через два с половиной года после завершения смотра невест, который, прерываясь, проводился в период между ноябрем 1669 и апрелем 1670 года, и примерно через 21 месяц после женитьбы царя Алексея Михайловича на своей второй жене, Наталье Нарышкиной, выбранной им после скандала вокруг Беляевой. И. М. Кудрявцев, самый крупный советский ученый, изучавший пьесу, считал, что тема «Действа» и ситуация при дворе были связаны, и даже проводил параллели между персонажами пьесы и некоторыми фигурами из царского окружения. Он пишет: «Очень вероятно, что в выборе сюжета пьесы сыграла роль и конкретная дворцовая обстановка того времени. Царь женился на воспитаннице Артемона Сергеевича Матвеева Наталии Кирилловне Нарышкиной — этой московской Есфири»[724]. Параллели между царем и Артаксерксом были очевидны многим даже до представления. Во время свадебных церемоний митрополит Сарский и Подонский (Крутицкий) Павел произнес речь: «Ты же, благочестивейший самодержец, буди Богом возрадован о своей благочестивой супруже, яко же иногда Авраам о Сарре, Исаак о Ревеце, Ияков о Рахили доброкрасной или благоплодной, Давыд о Явиге премудрой, Артаксеркс о Есфире благочестивой, да подаст Господь Бог вшествием в чертог твой царский»[725].

Адаптируя библейскую историю для сцены, Грегори добавил в пьесу много традиционных элементов обычая смотра невест в Московии. Красота и добродетель Есфири представлены в качестве определяющих факторов в выборе, который делает Артаксеркс. Ее описывают как красавицу, безупречную и славную, и «истинную луну», тогда как остальные женщины «токмо звезды»[726]. Есфирь демонстрирует благочестивое пренебрежение к благам мира, провозглашая, что она «Токмо есть едино мое усердствование — / множае во убожестве, а не в богатстве жити, / и паче бо хощу нищету, а не богатство»[727]. Есфирь произносит такие слова, которые — как, должно быть, думало большинство московских придворных — являлись единственной правильной реакцией с ее стороны на избрание на смотре невест: «Яз царева раба, / ничто ж[е] сотворю, разве что ему гоже. / Очес твоих блистание ко всякой службе да мя правит, / в смирени такожде высокой той чин превожу / и послушлива буду множае з должности, / нежели для днес[ь] от тя восприятой чести»[728]. Возможно, наиболее значительным изменением библейской Есфири, предпринятым Грегори для московского зрителя, было ее социальное происхождение. Из библейского текста следует, что Есфирь принадлежала к династии Саулидов, но в пьесе ее идентифицируют как простолюдинку: «…яз есмь простого роду», — скромно говорит о себе Есфирь, подчеркивая, что недостойна стать царицей[729]. Это изменение сделало библейскую историю намного понятнее и ближе для той аудитории. И на самом деле пьеса могла быть набором инструкций для Натальи Нарышкиной — Есфири царя Алексея — о том, какой должна быть русская царица: красивой, мудрой, благочестивой, верной и покорной[730].

Пьеса и ее идеализированный смотр невест появились на сцене именно в тот момент, когда этот обычай стал устаревать. Именно когда смотр невест впервые появился в России в качестве литературного сюжета, он одновременно лишился всякого полезного культурного значения при московском дворе из‐за изменений в политической культуре, лежавшей в его основе. В этой главе мы исследуем смотры невест последних десятилетий XVII века, помещая обычай в общие тренды реформ в придворной и элитарной культуре. Также в этой главе мы проанализируем, как царский брак при Петре I снова стал инструментом русской дипломатии и как Романовы снова вышли на европейский королевский брачный рынок. Смотр невест, который начали использовать в ответ на трудности междинастических браков, был отброшен, когда перестал отражать политическую культуру русского двора и содействовать ей и когда русские перестали подчинять свои дипломатические интересы строжайшим из возможных вариантов прочтения канонов.

Невеста без смотра невест