его квартиры в фонаре прямо над театром. В них с обеих сторон стояли замечательные французские витражи XV века. Андрей Андреевич когда-то работал у Фаберже, но уже много лет никакого отношения к ювелирным делам не имел, а сохранившиеся у него настоящие клейма кому-то продал, почему и появились тогда в большом количестве и продолжают появляться сегодня вещи других ювелиров с клеймами Фаберже, полученными от Андрея Андреевича, хотя и поставленные не совсем верно. Сам он жил с сестрой и зарабатывал (и пополнял замечательную свою коллекцию) тем, что покупал полуразрушенную антикварную мебель и ее реставрировал. Кто-нибудь, вероятно, еще помнит комиссионный магазин на улице Горького между «Маяковской» и Белорусским вокзалом, где то и дело появлялись петровские столы или поставцы в стиле королевы Анны, слишком дорого оцененные и слегка залакированные, потому что предназначались для «генералов и зубных врачей». Это и была работа Андрея Андреевича. Он сам не продавал их в комиссионный магазин, а отдавал, кажется, какому-то капитану второго ранга, который и туда привозил вещи, отдавая Андрею Андреевичу лишь часть честно им заработанных денег. Спекулянтом по советским законам мог быть только капитан, но арестован был Андрей Андреевич. Было очевидно, что тех, кто это решал, интересовали не маленькие по их меркам деньги капитана, а большая коллекция Андрея Андреевича. Все у него было тут же конфисковано, даже обручальное кольцо снято с руки его сестры. Казалось, все попало в музеи, но года через два хороший адвокат смог добиться его освобождения. И тут оказалось, что замечательную коллекцию русского молочного стекла XVIII века и другие коллекционные вещи ему из музеев возвращают, а вот не бог весть какой по живописным качествам, но роскошный немецкий натюрморт начала XIX века, да еще из Дрезденской галереи, вернуть якобы не могут. Сначала его просили отказаться от натюрморта, потом сказали, что выплатят компенсацию и предложили его оценить. Андрей Андреевич, естественно, обозленный арестом, судом и начавшимся сроком оценил натюрморт в пятьдесят тысяч рублей. В конце шестидесятых годов это была фантастическая сумма. По-моему, Давид Сигалов, с которого, как с богатого врача, брали втридорога, купил тогда портрет Рокотова за тысячу двести. Фальки и Лентуловы времени «Бубнового валета» стоили рублей по шестьсот, а рельефы Василия Ермилова позже я покупал по сто пятьдесят. За пять тысяч (если найти) можно было купить Тициана из той же Дрезденской галереи или из Сан-Суси, но Андрей Андреевич стоял на своем. Пятьдесят тысяч была такая сумма, которую никак нельзя было законно списать ни в одном советском учреждении. И тогда Андрея Андреевича вновь пригласили и сказали: «Вы должны пойти нам навстречу, мы давно бы отдали вам этот проклятый натюрморт, но вы понимаете – он висит у Леонида Ильича в спальне, и никто не может его снять».

Я думаю, что это было правдой или близко к ней. Картины и другие вещи из конфискованных коллекций стали добычей и объектом взаимных подарков. До войны чиновникам подносили вещи людей расстрелянных, из распределителей КГБ на Лубянке, потом стали дарить военные трофеи из Германии и других стран – в шестидесятые годы военные трофеи кончились и опять вернулись к грабежу остатков частной собственности. На этот раз это была компания уже не столько КГБ, сколько, как мне кажется, руководства МВД. И, мне кажется, она шла под личным руководством Щелокова. Я уже упоминал о картинах из коллекции Вишневского, оказавшихся его собственностью (одна из них от семейства Щелоковых попала ко мне), но вот другая история в пересказах того же времени.

Два молодых человека, торговавших, кажется, иконами, заехали в поисках материала для продажи в деревню, где когда-то был дворец одного из графов Орловых. Дворец разграбили и сожгли в годы революции, и молодые люди, расспрашивая какого-то мужичка об иконах, заглянули к нему в сарай. Вдруг в углу среди грязи и мусора засияла бронза огневого золочения. Им все могло пригодиться, и мужичок за небольшую цену продал бронзовые часы, когда-то вытащенные его папашей из дворца. Часы были большие, каминные, явно очень хорошие, но какие-то асимметричные. Молодые люди мало что в этом понимали – у них был покупатель икон в каком-то посольстве, ему они и предложили часы. К большому их изумлению часы дипломата заинтересовали гораздо больше, чем иконы, но он сказал, что человек он небогатый и поэтому больше миллиона рублей заплатить не может. Молодые люди сумели сделать непроницаемые лица и ответили, что им надо подумать. Начали копаться в книжках и каталогах, которые в очень небольшом количестве все же были тогда доступны, и довольно быстро выяснили, что недавно были проданы на аукционе очень похожие (но как зеркальное отражение) часы за два с половиной миллиона долларов, что это парные часы работы знаменитого французского бронзовщика Томира из кабинета Наполеона и известно, что один из Орловых купил и увез в Россию вторую половину. И вот тут мнения у молодых людей разделились. Один считал, что нужно брать миллион рублей, другой хотел получить минимум два. В спорах они дошли до того, что один донес на другого и оба с часами оказались на Петровке. Но пока шло следствие и их изобличали в многочисленных преступлениях, часы – единственное вещественное доказательство – из хранилища внезапно исчезли. Как говорили, они оказались почему-то не у Щелокова, а у его сына, тоже сотрудника МВД, и он считал их своей добычей. Следователи были вынуждены выдернуть молодых людей из камер, при них порвать дело и сказать им: «Не было у вас никаких часов. Пошли вон отсюда». Но так как история оказалась слишком скандальной, да еще известной иностранцам, примерно через год срочно был создан музей МВД, куда и поместили эти часы как важнейший трофей самоотверженных правоохранитель ных органов.

Не менее любопытную историю, теперь уже не с арестом, а с якобы обычным ограблением рассказала мне адвокат фонда «Гласность» Татьяна Георгиевна Кузнецова, женщина поразительной красоты и смелости (едва не убитая КГБ по одному из моих дел – возвращению мне рукописей Шаламова). Рассказ ее относился тоже к семидесятым годам, и была она в нем не адвокатом, а потерпевшей. Умерший к тому времени муж Татьяны Георгиевны был одним из крупных и высокопоставленных советских юристов, членом Верховного Суда СССР и потому, пока он был жив, все у них было благополучно. Но после смерти Кузнецова жизнь стала беспокойной. Причина была в его матери – урожденной княжне Голицыной. Я уж не помню, сама ли она или, в свою очередь, ее мать была фрейлиной императрицы, но у них