– Почему же вы ждали?

Рут остановилась, потом осторожно ответила:

– Потому что Конни не хотел этой встречи.

– Почему? – спросила Кэйси. Собственно, за ответом на лот вопрос она и приехала сюда.

Рут глубоко вздохнула.

– На этот вопрос не так просто ответить. Пройдем на террасу?

Кэйси была бы не против получить все ответы прямо у двери, а потом развернуться и уехать. Но Рут подкупала своей искренностью, и красотой своего дома, и надеждой, сквозившей в ее полотнах, которая так тронула Кэйси. Поэтому она позволила провести себя на террасу через большую комнату, сначала мимо большого U-образного дивана с каменным кофейным столиком рядом, на котором лежали книги по искусству, стояли изящные резные статуэтки и массивные железные лампы, а потом – мимо мольберта и холстов.

– Не хочешь выпить чего-нибудь холодного? – спросила Рут, когда они вышли на террасу.

Кэйси покачала головой. Схватившись за перила, она смотрела на море. Вода была низкой, отлив обнажил обросшие водорослями камни. Чайки ныряли, поднимались и фланировали в воздушных течениях, окликая друг друга. Волны накатывались на берег, разбивались и отступали в умиротворяющем ритме.

Без всякого усилия с ее стороны гнев Кэйси начал улетучиваться.

– Рут тоже подошла к перилам и облокотилась на них неподалеку от Кэйси, глядя вдаль.

– Океан всегда притягивал меня. Но не Конни. Он предпочитал вещи более близкие и сдержанные.

– Почему? – Кэйси повернулась и посмотрела на Рут.

– Безопасность. Он не доверял тому, что вызывало у него чувство беспомощности.

– Откуда это взялось?

– Ты сама должна знать. Кэйси действительно знала.

– Такие вещи обычно тянутся из детства, только я совершенно ничего не знаю о его детстве. Мне неизвестно даже название его родного города.

– Эббот.

– Не Литтл-Фоллз? – рискнула пойти напролом Дженни.

– О Литтл-Фоллз я никогда не слышала. Он приехал из Эббота.

Эббот. Название, которое она так долго пыталась найти, открылось так легко.

– Это маленький городок в Мэне, – пояснила Рут, – хотя больше мне практически нечего тебе сказать. Я сама никогда там не была. Когда мы только поженились, я предлагала съездить туда, но он категорически отказывался. Он провел там не самые счастливые годы.

– Почему?

Рут смотрела на океан. Через какое-то время она вновь взглянула на Кэйси.

– Он всегда был очень скрытным человеком – не хотел, чтобы хоть кто-то узнал о его прошлом. Но теперь его нет, а ты – его плоть и кровь. Если у кого-то и есть право знать об этом, то именно у тебя. Там не было никакого насилия или извращений. Я сама раньше думала так, – призналась она. – Я представляла себе какое-то значительное и ужасное событие, которое искалечило его на всю жизнь.

Кэйси думала точно так же.

– Никакого конкретного акта насилия, только годы обиды. Конни с рождения был тщедушным, но слишком ярким. Необычность в Эбботе не приветствовалась. С самого раннего детства он превратился во всеобщий объект насмешек – его постоянно безжалостно подкалывали и высмеивали, никто не мог спокойно пройти мимо, чтобы не высказать что-нибудь язвительное в его сторону. Он научился избегать людей еще до того, как пошел в школу, и постепенно эта схема поведения устоялась, и ее уже было не отделить от его личности.

Кэйси легко могла представить путь превращения ребенка, описанного Рут, в того взрослого мужчину, которым стал Конни. Но был еще один важный момент.

– А что делали его родители?

– А что они могли сделать?

– Продать ферму.

Рут горько улыбнулась.

– У них не было никакой фермы, в твоем или моем представлении. Если его мать и растила овощи или цыплят, то исключительно ради того, чтобы прокормить себя и семью. Они жили почти в центре города в крохотном домишке с крохотным клочком земли. Я даже не уверена, что дом был их собственностью. В любом случае они не могли позволить себе переезд. Они были очень стеснены в средствах, а жизнь в Эбботе была дешевой.

– Так они искалечили жизнь своему ребенку из-за денег?

– Не только, – уточнила Рут. – Дело было еще и в его отце, Фрэнке. Это был очень земной, крепкий мужчина – полная противоположность Конни. Он был убежден, что если что-то и способно «излечить» Конни и не дать ему окончательно превратиться в неженку, то это культура «мачо» Эббота. Естественно, это не сработало. Жизнь Конни превратилась в сплошную муку. Единственный способ выжить, который оставался у него, – отгородиться от всех.

– А мать? Как она могла спокойно смотреть на все это?

– Подозреваю, что ей это давалось не легко. Для Конни она была единственной отдушиной, но в первую и самую главную очередь она была послушной женой. Ее муж был человеком твердых убеждений, и она не могла перечить ему – и кто я такая, чтобы критиковать ее за это? Я вела себя практически так же. Мы называем это уважением к желаниям супруга.

Кэйси не могла согласиться.

– Но Конни же был ребенком! И он страдал. Не могу себе представить, как мать может ничего не предпринять в такой ситуации.

– Она старалась, делала все, что могла, например, подбадривала его. Отец даже не знал, стоит ли Конни поступать в колледж.

– Не хотел, чтобы сын совершенствовался? – ошарашенно спросила Кэйси.

– Не хотел, чтобы тот отходил еще дальше от образа нормального, в кавычках или без, здорового человека. Если уж на то пошло, он бы предпочел, чтобы Конни поступал в университет Мэна, потому что он сам там работал, но Гарвард? – Она покачала головой. – А Конни решил именно так. И принял это решение не в одиночку. За ним стояла его мать, тихо и незаметно она подталкивала его к цели. Он выиграл полную стипендию и уехал из Эббота, чтобы больше туда не вернуться.

– Даже для того, чтобы повидаться с родителями?

– Отец умер как раз перед его отъездом, а мать переехала. Все это было очень-очень много лет назад.

– Но оставило неизгладимый след.

– Да. Конни так и не смог справиться с последствиями. Его личная жизнь направлялась страхом быть осмеянным и отвергнутым. Поэтому он сосредоточился на карьере. Каждая ученая степень, каждый научный доклад, каждая книга служили для него оправданием того, что он все больше отдалялся от людей в личном плане. Его заслуги стали его щитом.

Для Кэйси это было вполне очевидно.

– Он стал настолько блестящим ученым, что ему легко прощались любые странности. И это тоже стало неотъемлемой чертой его личности. Чем дальше, тем менее открытым для личных взаимоотношений он становился, а их отсутствие оберегало его от страданий. – Но важный кусок картины оставался непрорисованным. – Но как же в таком случае стала возможной его близость с моей матерью?