«Причинами его (безвластия. – А.М.) было то, что полководцы занимали свои должности по большей части, как это бывает в период междоусобных войн, не на основании выборов, а также то, что войска набирались не по установленным издревле воинским спискам и не для нужд всей родины, служили не для общественного блага, а в интересах только тех, кто их в войска зачислял; да и им они служили, подчиняясь не силе закона, а потому, что их привлекали данные отдельными лицами обещания; и сражались они не против врагов всего государства, а против врагов отдельных лиц… Солдаты считали себя не столько отправлявшими военную службу, сколько помощниками своих начальников на основе личного расположения, личного желания и полагали, что правители нуждаются в них в личных своих интересах»[889](пер. Т.Н. Книпович). В речи Кассия (App. B.C. IV. 93) прямо констатируется, что «войска, принадлежавшие до сих пор государству, Цезарь превратил в свою личную собственность» (στρατοπέδων, ἃ καὶ αὐτά, τέως ὄντα τῆς πόλεως, ἑαυτοῦ πεποίητο ἦδια. Так же и в письмах и «Филиппиках» Цицерона солдаты, ветераны и сподвижники Цезаря предстают как сплоченный блок, доминирующий в политике и после гибели диктатора[890]. По сути дела, аналогичным образом выглядили и армии противников Цезаря. У Лукана в «Фарсалии» один солдат-помпеянец заявляет Катону: «…в Помпеево войско влекла нас / Вовсе не страсть к гражданской войне: любя полководца, / Мы помогали ему» (Phars. IX. 227–229). Негодующий Катон отвечает: «Значит с желаньем таким и вы воевали, солдаты, / Бились вы лишь за господ: вы были войсками Помпея, а не боролись за Рим»[891](Phars. IX. 257–258. Пер. Л.Е. Остроумова).

В современной литературе уже обращалось внимание на тот факт, что в долговременных кампаниях после 89 г. до н. э. солдаты стали именоваться по именам своих командующих: Sullani, Fimbriani, Valeriani (Plut. Lucul. 7. 2; Sall. Cat. 11. 4; 16. 4; 37. 6; App. B.C. II. 2), miles Caesaris, miles Pompei (Caes. B. civ. II. 32. 14; [Caes.] B. Hisp. 17. 1)[892]. Подобные прецеденты имели место и в период империи – и не только в «год четырех императоров», когда в ходу были наименования «вителлианцы», «отониацы», «флавианцы» (см.: Tac. Hist. Passim). В сенатском постановлении по делу Гн. Пизона-отца, среди прочих преступных деяний сирийского наместника, указывается, что он пытался развязать гражданскую войну и разлагал воинскую дисциплину во вверенных ему частях, «раздавая от своего имени подарки из казны нашего принцепса, а сделав такое, потешался, называя одних воинов пизонианцами, а других цезарианцами, предпочитая <всем> тех, кто после присвоения такого прозвища усердствовал в подчинении» (SC de Cn. Pisone patre, 54–57. Пер. П.А. Князева)[893]. Отметим также, что Пизон фактически пытался создать из подчиненных ему легионов собственных приверженцев, присвоив себе то, что считалось исключительной прерогативой принцепса, – раздачу донатив. Случай с Пизоном, конечно, стоит особняком. Однако он может свидетельствовать, что абсолютной монополии принцепса на покровительство войску в период раннего принципата еще не существовало, тем более она оказывалась под вопросом в моменты династических кризисов[894].

Говоря о персональном характере императорской армии, следует еще раз обратить внимание на тот факт, что уже в правление Августа происходит отказ от употребления такой официальной формулы, как legiones (exercitus) populi Romani: в своих «Деяниях» принцепс именует и солдат, и войско, и флот milites mei, exercitus meus, classis mea (RgdA. 15. 3; 26. 4; 30. 2)[895]. Еще более примечательно, что и воины указывают на то, что они сами или их легион принадлежит императору. Так, известна надпись (ILS, 2231), в которой один центурион именуется centurio leg(ionis) XXXXI Augusti Caesaris[896], а в почетной надписи, отмечающей почести, предоставленные городом Немаусом ветерану XVI легиона Т. Юлию Фесту, этот последний назван Ti. Caesaris divi Aug(usti) f(ilii) Augusti miles missicius, т. е. «отставной солдат Тиберия Цезаря Августа, сына Божественного Августа» (CIL XII 3179 = ILS, 2267). Эти свидетельства, как и характерные указания в эпиграфических документах на получение наград, почетной отставки и связанных с нею привилегий лично от императора[897], могут служить подтверждением того, что военная служба действительно стала рассматриваться как служба лично императору, а сама армия – как принадлежащая персонально ему не только в силу его полномочий главнокомандующего, но на основе обязательств персонального характера, в противоположность той ситуации периода республики, когда, по словам Цицерона, все легионы и все войска, где бы они не находились, принадлежали государству[898]. Для Тацита, во всяком случае, представлялось очевидным, что после битвы при Филиппах войско как институт, подчиненный государству в целом, перестало существовать (Ann. I. 2. 1: nulla iam publica arma); и, судя по всему, такое же положение, по мнению римского историка, сохранялось и с установлением принципата. Отметим и другое свидетельство Тацита, согласно которому Тиберий, только что занявший императорский престол, в обращении к мятежным легионам в Паннонии стремился создать впечатление, что забота об армии является не только делом принцепса, но и сената (Ann. I. 25), но именно эту ссылку на сенат легионеры восприняли с возмущением и недоумением, увидев в ней нечто новое, потому что для солдат естественным представлялся порядок, когда и приказы о военных действиях, и наказания, и награды исходят от одного источника – императора[899].

Очевидно, истоки такого положения дел коренятся в обстоятельствах эпохи гражданских войн, когда прочность и перспективы положения отдельных военных лидеров обусловливалась поддержкой солдат, которые, в свою очередь, были заинтересованы в сильной власти своего вождя, чтобы иметь надежные гарантии предоставления обещанного вознаграждения и закрепления полученных земельных пожалований, которых, естественно, не мог (и не хотел) дать сенат (App. B.C. V. 13)[900]. В период гражданских войн, последовавших за смертью Цезаря, сенат de facto устраняется от какого бы то ни было реального участия в контроле за армией и полководцами, в лучшем случае выступая только как институт легитимации статуса того или иного вождя. Наиболее, быть может, показателен в этом плане эпизод, связанный с получением в начале 43 г. до н. э. империя юным наследником Цезаря: по сути дела, он был предоставлен ему волей солдат и ветеранов Цезаря. И это вынужден был признать (и, в силу сложившейся ситуации, даже оправдывать!) сам Цицерон, заявляя в XI «Филиппике»: «…ветераны, которые взяли в руки оружие для защиты государства, увлеченные его авторитетом, командованием, именем, хотели, чтобы ими командовал именно он: Марсов и четвертый легион подчинились авторитету сената и достоинству государства при условии того, что их императором и предводителем будет Гай Цезарь» (Phil. XI.