Когда наступила ночь, Брайан понял, что не может, не может, лечь в кровать на чердаке. Он не мог находиться там в одиночестве, ожидая Крикета, который никогда больше не придет. Крикет лежал холодный и твердый в маленькой могилке, ее выкопал Брайан под дикой вишней. В отчаянии ребенок выскочил из дома и бросился бежать по сумрачной дороге. Он едва понимал, куда. Скорее инстинктивно, чем обдуманно ноги привели его на кладбище Розовой Реки к заброшенной могиле матери. Он упал на землю, жестоко рыдая.

«О, мама, мама. Я хочу умереть, хочу быть с тобой. Мама… мама… возьми меня, я больше не могу жить, не могу… не могу. Пожалуйста, мама».

Маргарет Пенхаллоу стояла, глядя на него. Она ходила к Артемасу Дарку с платьем для Мей Дарк и возвращалась по короткой дороге через кладбище, не спеша, потому что любила это призрачное место, где спали вечным сном многие ее родственники, и где хрустящий резкий западный ветер гулял над могилами. Это мальчик бедняжки Лоры Дарк? И что же с ним случилось?

Она наклонилась и осторожно дотронулась до него.

— Брайан, что произошло, милый?

Он судорожно вскочил, сжавшись. Его болезненные рыдания прекратились.

— Расскажи мне, дорогой.

Брайан думал, что никогда не сможет никому рассказать. Но мягкие серо-голубые глаза смотрели нежно и сочувственно. Он сам не заметил, как начал говорить. Он выплакал ей историю несчастного Крикета.

— Он был для меня всем, никто никогда не любил меня, кроме Крикета.

Несколько минут Маргарет стояла неподвижно, гладя Брайана по голове. За эти мгновения мечта о золотоволосом малыше навсегда покинула ее мысли. Она знала, что должна сделать — что хочет сделать.

— Брайан, хотел бы ты прийти и жить со мной… в Шепчущихся Ветрах? Я переезжаю туда на следующей неделе. Ты станешь моим маленьким мальчиком, и я буду любить тебя, я любила твою маму, мой милый, когда мы были детьми.

Брайан перестал плакать и недоверчиво взглянул на нее.

— О, мисс Пенхаллоу… это правда? Я могу на самом деле жить с вами? И… и дядя Дункан позволит мне?

— Да, это правда. И я не сомневаюсь, что твой дядя будет рад отправить… позволить тебе прийти ко мне. Больше не плачь, дорогой. Иди домой… здесь слишком холодно для тебя. На следующей неделе мы все устроим. И называй меня тетя Маргарет.

— О, тетя Маргарет, — Брайан схватил ее за руку, красивую изящную руку, которая так нежно касалась его волос, — я… я… я боюсь, что вы не полюбите меня, если все про меня узнаете. Я… я — плохой, тетя Маргарет. Так говорит тетя Алтея. И она… она права. Я не хотел ходить в церковь, тетя Маргарет, потому что у меня рваная одежда. Я знаю, что это грешно. И я… у меня были такие ужасные мысли, когда дядя Дункан сказал мне, что убил Крикета. О, тетя Маргарет, я не хотел бы, чтобы вы разочаровались во мне, когда узнаете, что я дурной мальчик.

Маргарет улыбнулась и обняла его. Каким худеньким был этот бедняжка.

— Тогда мы вместе будем дурными и грешными, Брайан. Пойдем, дорогой, я немного провожу тебя до дому. Ты замерз, ты дрожишь. Не следует выходить без куртки в такой холодный вечер.

Они прошли через кладбище, мимо могилы тети Бекки и мерцающего памятника, по дороге, рука в руке. Оба вдруг почувствовали себя счастливыми. Они знали, что теперь принадлежат друг другу. Этой ночью Брайан заснул со слезами на ресницах по бедному Крикету, но с теплым ощущением, что укутан любовью — такого с ним никогда не бывало. Маргарет лежала в блаженной бессоннице. У нее есть Шепчущиеся Ветра и маленькое одинокое существо, чтобы любить и лелеять. Больше ей ничего не нужно, даже кувшина тети Бекки.

I

Клан едва оправился после воссоединения Хью и Джоселин, как впереди замаячил последний день октября — день, когда станет известно, кто получит кувшин тети Бекки. Прежнее волнение, немного утихшее, особенно ввиду приближающихся венчаний — «в этом году свадьба за свадьбой», как сказал дядя Пиппин — вновь всколыхнулось, удвоенное беспокойными догадками касательно изменений, произошедших с Дэнди.

Потому что Дэнди изменился. Трудно было не заметить этого. Он стал скрытным, угрюмым, недружелюбным, рассеянным. На всех ворчал. Регулярно посещал церковь, но никогда не задерживался, чтобы поболтать после службы. Он больше не ходил на собрания в кузню. Никто не видел его по субботам. Некоторые связывали это с пожаром, но большинство отвергало эту версию. Дэнди почти ничего не лишился, кроме, разве что мебели из гостевой комнаты. У него имелась хорошая страховка и старый дом на ферме в долине, где он смог на время поселиться. Как ни крути, а дело все же связано с кувшином. Неужели Дэнди должен сам решить, кто его получит, и боится последствий?

— Он похож на человека с нечистой совестью, — сказал Стэнтон Гранди.

— Такого не может быть, — ответил дядя Пиппин. — По правде говоря, у Дэнди никогда не было никакой совести.

— Тогда, у него, должно быть, нервная прострация, — сказал Гранди.

— Я бы не удивился, — согласился дядя Пиппин. — Хранить целый год кувшин, да еще и, мож быть, решать, кому он достанется, испытание не для слабонервных.

— Вы полагаете, — с ужасом молвил Сим Дарк, — что миссис Дэнди разбила кувшин?

С приближением конца октября напряжение нарастало. Утопленник Джон и Титус Дарк размышляли о том, что, кувшин или не кувшин, но через неделю смогут позволить себе расслабиться. Уильям И. купил в Шарлоттауне новый столик красного дерева, по слухам для того, чтобы поставить на него кувшин. Старый Миллер Дарк держал недописанной последнюю главу семейной истории, ожидая, что сможет внести туда имя счастливчика. Крис Пенхаллоу с любовью смотрел на свою заброшенную скрипку. Миссис Алан Дарк, чьи дух и решимость до сих пор держали ее на плаву, думала, устало вздыхая, что после тридцать первого октября сможет умереть спокойно.

«А Эдит намеревается рожать именно на этой неделе», — стонала миссис Сим Дарк.

Словно бы Эдит специально выбирала самое неудобное время для родов. Но ее мать на самом деле подумывала, что дочь могла бы получше запланировать такие дела.

И наконец этот день наступил. Пасмурный день с хмурым ветром. Осенние рощи, что недавно очаровывали золотом листвы и яркой зеленью сосен, ныне стояли обнаженно серые. Красные вспаханные поля на склонах Лесной Паутины свидетельствовали о том, как славно потрудился Хью. Во дворе Гомера Пенхаллоу золотилась огромная пирамида из тыкв. Воды бухты приобрели густо-синий оттенок, а пастбища уснули.

Все собрались у Дэнди, за исключением миссис Сим — Эдит вот-вот готовилась родить — и семьи Джима Трента, они сидели дома на карантине из-за кори и горько гадали, чем же прогневили Бога. Бульдог Дэнди, Альфонсо, уселся столбиком у передних дверей, словно всю жизнь только об этом и мечтал.

— В общем и целом, ты — самое безобразное животное из всех, что я встречал, — сказал ему Питер, но это никак не затронуло собачьих чувств. Он лишь издал звук, от которого кровь застыла в жилах, а миссис Тойнби схватила судорога.