острую боль во всем теле, чуть приподнял голову, посмотрел на унылую степь:

— Как наши?.. А где мой пулемет?..

Он увидел неподалеку лежавший вверх колесами изрешеченный осколками, исковерканный до неузнаваемости пулемет. «Какое-то чудо, — подумал кровельщик, — железо погибло, а я еще жив…» Он попытался подняться, опираясь на плечо ротного. Тот подал ему баклажку. Раненый жадно глотнул.

— Полежи спокойно… Сейчас носилки принесут, — сказал ротный, снял с себя изорванную осколками, насквозь промокшую шинель и прикрыл его. — Полежи. Сейчас придут санитары. Молодец, что жив остался… А я уж думал…

— Ты что-то говоришь, ротный? — напрягая слух, спросил кровельщик. — Кажется, жив. Может, и на этот раз выкарабкаюсь… А где все наши? Взяли? Взяли Перекоп?

— Взяли!.. Взяли!.. Беляки удирают во все лопатки… Ты лежи… Санитары! Куда вы запропастились? Носилки сюда! — закричал ротный.

— Взяли?.. Это хорошо… — прошептал раненый, тяжело дыша. — Это чудо!

Прибежал фельдшер, стал перевязывать его, ожидая санитаров с носилками. Но когда, перевязав ему плечо и руку, фельдшер, пожилой рыжеватый человек с длинными усами, достал из сумки ножницы, чтобы разрезать голенище сапога, наш разбойник замотал головой:

— Зачем резать? Сапоги испортишь!

— Жив будешь, новые сапоги тебе выдадут! — прервал его фельдшер.

— Легко сказать, выдадут! Не режь голенище, слышишь? Не режь, ходить мне не в чем будет…

— Никуда вы сейчас не пойдете, товарищ боец. А в госпиталь вас отвезут. — И, взглянув на санитаров, бросил: — Берите его. В госпиталь!.. Странный человек! Сапог ему жаль, когда речь о жизни идет…

Фельдшер поднялся, взял свою сумку и побежал к другому раненому.

Когда Шмая-разбойник остался с двумя разбитными санитарами, он почувствовал себя увереннее, чем с суровым, немногословным фельдшером.

Он попросил помочь ему подняться. Постоял с минутку перебинтованный, пошатнулся, как пьяный, и, почувствовав, что ноги все же кое-как держат его, обрадовался.

Впереди мелькала худощавая фигура ротного Дубравина, который шагал со своими людьми в сторону объятой дымом дороги.

Санитары торопили его, с удивлением глядя на бледного, как стена, солдата, который вдруг попросил подать ему винтовку, валявшуюся тут же у дороги. Один из санитаров принес ему винтовку. Шмая попробовал ее поднять и, чувствуя еще силу в руках, улыбнулся.

— Вы, ребята, идите… Я сам дойду до лазарета. Идите… — сказал он, поправляя на голове грязную фуражку с маленьким козырьком.

— Да что ты! Куда?..

— Идите. Я сам доберусь… Вон уже просят носилки…

Они побежали к полю, а Шмая медленно поплелся, преодолевая жгучую боль, в том направлении, куда ушла его рота.

Опираясь на винтовку, как на палку, кровельщик ковылял по обочине дороги. Вскоре с ним поравнялась повозка со снарядами. Он поднял руку. Повозка остановилась, и ездовой, лихо соскочив на землю, подошел к раненому:

— Ты куда, братишка? В госпиталь не сюда… Обожди, скоро подойдет санитарная карета и отвезет тебя. А ты идешь к фронту…

— Рота моя там, и я туда должен идти, — не сразу ответил Шмая. — Подвези малость, а там я сам своих ребят, ротного нашего Дубравина найду…

Ездовой пожал плечами:

— Что ж, подвезти не трудно. Но ведь ты ранен. Куда тебе такому на фронт…

Но Шмая настоял на своем и на повозке догнал свою роту.

Увидев его, Дубравин обомлел:

— Ты как здесь очутился, батя? Почему не дал себя отвезти в тыл, в госпиталь? — сокрушался ротный. — Зачем тащишься за нами? Не видишь разве, что впереди делается?

— Ничего, товарищ ротный, я еще держусь на ногах… Вот окончится бой, войдем в Крым, тогда будем лечиться. Ну, и по рюмочке выпьем по этому случаю…

— Все это хорошо, но почему ты моего приказа не выполнил?

— Какого приказа?

— Немедленно отправляться в госпиталь! Зачем тащишься за нами?

— Вместе мы потрудились, товарищ ротный, Сиваш переходили, по холмам карабкались… Как же мне от вас отстать? Самое трудное уже позади, теперь легче будет… Как-нибудь дойду…

— Да, как-нибудь… Приказываю тебе… Возвращайся! Давай сейчас же в санпункт! С первой повозкой отправлю… Понял? Вот!..

— Ротный, я тебя умным человеком считал… Как же это? Вся армия идет вперед, в Крым, а я буду двигаться назад? Не к лицу это старому солдату!.. Обидно! Так что не гони меня. Я помаленьку вместе с вами пойду, ротный… Тяжело мне, конечно, все болит. Но уже осталось немного идти… Посмотри на себя! Ты ведь тоже весь изранен, а не уходишь. Посмотри на наших ребят, им разве легко? Товарищ ротный, не гони меня…

— Не называй меня ротным! — перебил его Николай Дубравин, кивнув в сторону горстки бойцов. Голос его был сдавлен, слезы стояли в глазах. — Сам видишь, что осталось от нашей роты… Какие люди погибли на Сиваше! Как они шли в атаку!.. Золотые ребята! Орлы! Понял? Вот…

— Понял, понял, — удрученно покачал головой Шмая, чувствуя, что голова у него будто раскалывается. Опираясь на винтовку и напрягая последние силы, он шел дальше следом за немногими уцелевшими красноармейцами своей роты.

— Не понимаю тебя, товарищ Спивак!.. — не мог успокоиться Дубравин. — Упрям ты, как черт… Тебе в госпиталь нужно… Ты почему моего приказа не выполняешь? Я ведь еще ротный… Ну поезжай, друг, прошу тебя!

В его голосе были мольба, приказ, просьба…

— Пока ноги меня держат, не уйду. Есть ведь и другой приказ: «Даешь Крым!»

— Ты свой долг выполнил. Все равно нашу роту скоро выведут из боя… Сам понимаешь, не с кем идти мне в бой…

Шмая чувствовал, что ему становится все тяжелее идти. Бинты уже промокли от крови. Сапоги весили, кажется, сто пудов, и он уже жалел, что не дал разрезать голенище, — может быть, легче было бы теперь. Он никогда и никому в своей жизни не завидовал. Но сейчас до боли остро завидовал красноармейцам, легко идущим вперед. А по дороге мимо него шли свежие части, только что брошенные в прорыв.

Солнце, пробившись сквозь тучи, начало пригревать. Пожелтевший бурьян на краю дороги словно ожил, изменил свою окраску. Стало легче дышать. Погожий осенний день был лучшей наградой промокшим, вспотевшим бойцам за их ратный труд.

Как ни старался ротный Дубравин двигаться быстрее со своей горсткой красноармейцев, но это ему не удавалось. Наступление развивалось слишком быстро, чтобы можно было не отстать от передовых частей. К тому же его задерживал раненый, который никак не давал уговорить себя отправиться в тыл, в госпиталь.

По лицу Шмаи ротный видел, что силы его иссякают и он вот-вот упадет. Нужно немедленно отправить его!.. Дубравин остановил своих людей, а сам всматривался, не идет ли по дороге какая-нибудь повозка в тыл. Уговоры не помогут — он силой посадит