и дело проваливаясь в соленую воду, вслед за сосредоточенным ротным, стараясь не отставать от него, спешил Шмая-разбойник. Он нес на плечах тяжелый ствол станкового пулемета и напрягал все силы, чтобы не поскользнуться, не уронить его в воду. Ведь в роте остался один-единственный пулемет… Гнилой ветер пронизывал насквозь, добирался до костей, судорога сводила ноги, но об остановке нельзя было сейчас и думать. За Шмаей, чуть не наступая ему на пятки, цепочкой шли товарищи, обливаясь потом под своей тяжелой ношей.

— Да, — наконец заговорил наш кровельщик, — завидую я теперь долговязым, у кого, значит, ноги длинные. Им легче шагать по трясине…

Еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, ротный Дубравин повернул к нему голову и прошептал:

— Нашел время для шуток. Замолчи!

Шмая умолк. Но, пройдя несколько шагов, продолжал:

— Попробуй-ка замолчи, когда в сапогах уже лягушки квакают.

— Отставить разговорчики! — прошипел Дубравин. — Шире шаг!..

Слева и справа уже грохотала артиллерия. Сильнее били с моря корабельные пушки. Но к суше нужно было пробиться любой ценой. Все знали, что неоднократные попытки взять Турецкий вал в лоб не увенчались успехом. Сотни бойцов легли на подступах к Перекопу.

И вот началась новая дерзкая операция — форсирование Гнилого моря, Сиваша. До рассвета нужно было захватить плацдарм, ударить в тыл белым…

Штурмовые группы продвигались по Сивашу. Каждый знал, что придется сражаться не на жизнь, а на смерть. Пути назад нет, только вперед!

Сиваш окутала туманная мгла. Тут и там вспыхивал свет далеких прожекторов. Невдалеке шлепнулся в воду снаряд, обдав бойцов каскадом брызг грязи, ила. На мгновение все остановились, решив, что их уже нащупали и ведут огонь по Сивашу. Раздался негромкий голос ротного Дубравина:

— Чего остановились? Вперед, за мной!.. Скоро будет прилив, надо спешить, ребятки. Поняли? Вот…

Собравшись с последними силами, красноармейцы двинулись дальше.

Время тянулось удивительно медленно. Казалось, не будет конца этому мучительному пути.

Но вот сквозь вспышки прожекторов и зарницы орудийных выстрелов наконец показалась кромка берега. В судорожном смятении огней виднелись вражеские окопы, проволочные заграждения. И через эти окопы и заграждения должны были пройти уставшие, насквозь промокшие, продрогшие воины.

Еще немного, и красноармейцы вступят на песчаные отмели, которые уже виднеются вдали. Только бы добраться туда, и тогда…

Близость берега придавала новые силы. Злость, ожесточение вели красноармейцев вперед.

Они выбрались на сушу, первые штурмовые группы. Лишь теперь враг заметил их и открыл огонь. Густую темень начали лихорадочно прорезать береговые прожекторы. С ожесточением ударили пушки.

Шмая припал к земле, быстро собрал со своим помощником пулемет. Максим ударил по заграждению, откуда стреляли белые. А со стороны Сиваша появлялись и тут же зарывались в кромку берега все новые группы бойцов и под прикрытием пулеметного огня двигались к окопам. Бросая мокрые шинели на колючую проволоку, они переправлялись на ту сторону, рвали проволоку и бросались в атаку. Сиваш вскипал от взрывов снарядов. Люди забыли о холоде, об усталости. Все рвались туда, где уже шли рукопашные схватки за каждый клочок земли.

Только забрезжил рассвет, бойцы увидели сквозь туман, как на их окопы ползет гремучее чудовище, изрыгая густые облака дыма, оглушая всю округу диким грохотом и гулом.

— Танк! — крикнул ротный Дубравин дрожащим голосом и почему-то надвинул на лоб помятую фуражку с маленьким козырьком. — Танк, гадина!

Ребята тревожно переглянулись, растерянно глядя то на двигающуюся махину, то на своего взволнованного командира, стали отползать в ложбину.

— Ротный, чего маячишь, жизнь надоела? — крикнул Шмая, потащив его за штанину. — Голову прячь, голову! — И, преодолевая страх, охвативший его, открыл огонь по солдатам, шедшим во весь рост за танком.

Несколько солдат замертво упали, а остальные повернули вспять, но танк двигался вперед не останавливаясь. Пулеметчик стал бить по броне, но пули отскакивали, как горошины, и Шмая-разбойник почувствовал, как по всему телу прошла дрожь, на лбу выступил холодный пот.

— Попробуем его ударить гранатами, ротный! Где гранаты?! — крикнул он и, достав две «лимонки», выполз на бруствер. За ним пополз Дубравин, прижимаясь к холодной земле.

Они переглянулись, словно прощаясь. За ними следили с ужасом бойцы, затаив дыхание, не зная, как помочь этим смельчакам, которые поднялись на поединок с этой гремящей махиной. Гул нарастал с угрожающей силой. И, когда казалось, что широкие гусеницы вот-вот раздавят их, грянули взрывы гранат. Заскрежетало железо. Танк остановился, окутанный дымом, беспомощный, неподвижный. Снова под машину полетели гранаты. И бойцы восторженно зашумели, поднялись во весь рост и помчались к горящему танку.

Приоткрылись боковые дверцы, и из машины выбрались оглушенные, очумевшие от страха, с поднятыми руками танкисты, молили не стрелять.

Оглушенные взрывами, лежали на песке ротный Дубравин и Шмая. Бойцы окружили их, помогли подняться, и в это время вдали показалась новая цепь белых. Превозмогая боль, пулеметчик пополз в свой окоп и через минуту уже строчил из пулемета по приближающейся цепи.

Ветер гнал к Сивашу мутные морские волны. Они медленно, с шумом перекатывались через отмели. Теперь уже невозможно было переправляться по воде. Бойцы понимали, что они отрезаны и что от исхода боя на соседних участках, у Турецкого вала, зависит их судьба. Знали также, что должны сражаться до последнего вздоха. И раненые оставались в строю. Кое-как перебинтовывали раны и шли дальше в бой. Прижавшись к неуютной, каменистой земле, они отбивали одну атаку за другой.

Весь день не было ни минуты покоя, передышки. Белые бросали в контратаку свои резервные части, шли по трупам своих солдат. Но ярость красноармейцев была сильнее вражеских пушек, танков и огнеметов.

— Смерть Врангелю! Даешь Крым! — С этими возгласами бойцы бросались в рукопашную схватку.

Ночью бой чуть утих. Ротный Дубравин подполз к траншее, где стоял у пулемета Шмая-разбойник.

— Ну как, держишься? Еще немного осталось…

Пулеметчик, вытирая рукавом порванной шинели окровавленное лицо, не спеша ответил:

— Если продержались в этом аду сутки, то теперь нам уже ничего не страшно. Залезли мы Врангелю в самые печенки…

Второй день прошел в напряженных боях. Перед окопами показались юнкера. Огонь был такой, что нельзя было голову поднять. Казалось, лавина врага сметет все на своем пути.

Уцелевшие бойцы снова вступили в бой…

Раздался оглушительный взрыв. Земля впереди пулеметчика, казалось, вздыбилась. Взрывной волной Шмаю отшвырнуло в сторону, и он потерял сознание.

Он не знал, сколько пролежал так, пока, будто сквозь сон, услышал голос Дубравина.

— Ты жив? Жив, товарищ Спивак? — тормошил его ротный. — Молодец, батя! Крепись!.. Ничего, ты не сильно ранен, — успокаивал он его, как успокаивают ребенка. — Сейчас придут санитары, отправим тебя в лазарет. Только держись…

Шмая-разбойник, несмотря на