Пришлось смириться с соседом. Вован Натанович утешал себя мыслью, что ехать не так уж и долго – каких-то суток двое, можно и потерпеть. Впоследствии выяснилось, что всех запасов терпения, отпущенных Дроздову природой, не хватит, чтобы справиться с приступами невыносимого раздражения, которые Вован Натанович привык реализовывать на деле. В данной ситуации это было невозможно: Дроздов не смел, он чувствовал себя неуверенно.

Зато сосед его чувствовал себя так, словно всю жизнь знал Дроздова – буквально качал его на коленях. Вячеслав Станиславович – так звали соседа – каким-то образом умудрялся не затыкаться ни на минуту, при этом напрасно считая себя остряком. Впрочем, его истории могли бы и быть тонки и остроумны, но Вован Натанович, в силу своей природной склонности об этом не мог судить никоим образом.

– Вы же понимаете, Вова, что жизнь – штука сложная, – сентиментально вещал Вячеслав Станиславович. – И в этой штуке должен разбираться специалист. А мы с вами кто?

Вован Натанович, не имевший представления о том, что такое риторический вопрос, пытался что-то отвечать, но не успевал открыть рта и это его сильнейшим образом раздражало.

– Мы с вами, – торжествуя вещал филосовски настроенный сосед, – дилетанты! Вот потому-то и получается в жизни сплошная суета и неразбериха. А все почему?

Вован Натанович вздрагивал.

– Все потому, что человек рождается жить и его к этому никто не готовит! – с пафосом заключал Вячеслав Станиславович, довольный своим видением проблемы человеческого бытия.

Вован Натанович, силы которого вскоре иссякли, пытался было сбежать от болтуна в ресторан, но тот настиг его и в этом только с виду безопасном месте, да еще нажрался в обоих смыслах этого слова так, что Вовану Натановичу пришлось за него еще и расплачиваться. На это спутник отозвался сентиментальными слезами, называя Дроздова своим другом по гроб жизни и пытаясь взять у него номер телефона.

Зато после столь весело проведенного времени попутчик свалился без задних ног, предварительно заблевав пол-вагона, вызвав на лице проводницы первую несимпатичную гримасу.

Когда он захрапел, Вован Натанович впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему счастливым.

* * *

Сбор чемоданов не занял много времени: Твердотыкин не был настолько богат, чтобы ощутить какие-либо проблемы с выбором необходимых вещей. Все это усугублялось тем, что, для того, чтобы покрыть полностью все расходы, связанные с предстоящим путешествием, которое обещало затянуться в дорогостоящий и изматывающий круиз, пришлось предпринять несколько решительных шагов. В их число вошло быстрая продажа всех нажитых ценностей, которых было немного, электрогитары и сдача квартиры сроком на полгода какой-то подозрительной семье.

После этого в срочном порядке был оформлен загранпаспорт (у Леонсио были связи), куплен билет на пассажирский поезд, который был тем самым поездом, к которому были прицеплены те замечательные вагоны, набитые собственноручно гружеными шедеврами из музея краеведения.

Путешествие началось без приключений и не принесло Твердотыкину особых впечатлений, кроме постоянного лихорадочного возбуждения. На каждой мало-мальски большой станции, Леонсио выбегал из вагона и мчался по перрону в направлении заветных контейнеров, каждый раз удивляя охрану своими дурацкими вопросами:

– А с ними ничего не случится? А их не отцепят где-нибудь? А если пожар? Или крушение?

В конце концов, он достал охрану до такой степени, что ему попросту было запрещено приближаться к специализированному вагону ближе, чем на пять метров и передали его проводнику просьбу не выпускать этого пассажира из вагона и не спускать с него глаз.

Таким образом Твердотыкин стал узником до самого конца путешествия, и ему пришлось довольствоваться теми немногими впечатлениями, которое дает человеку скучное и отупелое разглядывание сквозь грязное окно проносящуюся мимо жизни.

* * *

Валик пришел в себя от того, что его слишком удивило зрелище несущегося ему навстречу грузовика. Он достаточно долго раздумывал над смыслом этого видения, а когда понял, что оно означает, у него осталось не более пяти секунд для реагирования. Движением, которое было больше инстинктивным, нежели осмысленным, он крутанул руль, который каким-то образом оказался у него в руках, и видение сменилось на явление ночного неба, подкрашенного оранжевым неоновым отсветом.

Этого Валентин никак не ожидал: если поверить, что он находился в своем любимом стимуляторе, то этого интерфейса он никогда не видел.

К видению неба добавилось ощущение полета, а потом и некоторые другие, например визг и хохот. Потом постепенно стали проявлять себя и все остальные человеческие чувства и, когда машина коснулась земли своими передними колесами, Валик пришел в себя окончательно.

Тряхнуло сильно, но от этого всем стало еще более весело. Валентин ровным счетом ничего не помнил из того, что предшествовало этому моменту, но вида не подал. Машина заглохла под всеобщий вопль восторга, и Валик решился оглянуться вокруг.

Папин лимузин был битком набит какими-то людьми, половина из которых Валентину не были известны, вторая половина была до такой степени не в себе, что тоже была неузнаваема.

На переднем сидении рядом с ним расположилась Марина, которая в связи со своей бритоголовостью была безусловно узнаваема в любом состоянии, а состояние у нее было то еще.

– Приехали! – крикнула Марина, стараясь перекричать громыхающую в салоне музыку и визг полураздетых девиц.

– Куда? – только и спросил Валик, удивленно глядя на чей-то каблук, нависающий над его лицом.

Марина пожала плечами и зевнула.

– Что-то мне становится скучно, – сказала она, поглаживая лысину. – Поедем по домам?

Валентин хотел было сказать, что вполне возможно, что они никуда не поедут вообще, но тут его осенила странная мысль.

– Слушай, – спросил он у Марины. – А Лелик где?

– Кто? – удивилась та, стряхивая с колен какие-то блестящие предметы.

– Ну, друг мой, Лелик. Которого ты своей машиной сбила.

Марина повернулась и прокричала вглубь салона:

– Эй, есть здесь кто-нибудь по имени Лелик?

Сзади началась какая-то возня, суета и хихиканье, а потом вперед просунулась чья-то взлохмаченная голова, одетая в женский бюстгальтер.

– Этот? – спросила Марина, брезгливо поворачивая голову за уши лицом к все больше недоумевающему Валентину.

Валик всмотрелся в измазанную губной помадой физиономию, но понял, что, несмотря на все безобразие, это лицо не может принадлежать его другу.

– Нет, не он, – сказал Валик.

Голову вытолкали обратно в салон и на смену ей показалась еще одна физиономия – на этот раз девичья и весьма смазливая, если не считать кругом из растекшейся туши, которые особой прелести девушке не придавали.