вообще стремились дать как можно больше цитат из самого источника, чтобы, не дай Бог, не допустить ошибку в интерпретации канонического текста. Вторая часть, касающаяся состояния той или иной научной области через призму положений «Краткого курса», давала более или менее конкретные оценки (всегда носящие мобилизующий характер), показывала передовиков и отстающих. Несомненно, что воинственные призывы, связанные с юбилеем, способствовали интенсификации идеологических кампаний, задавая координаты для широких масс историков. Юбилей «Курса» насаждал и определенный дух в научном сообществе: утилитаризм по отношению к историческому знанию, воинственный догматизм, преклонение перед рядом канонизированных текстов.

После 1948 г. годовщины публикации «Краткого курса» отмечались с завидной регулярностью: в 1949, 1950, 1951 годах. Стоит задаться вопросом: почему до 1948 г. этого не происходило. Например, в военные и первые послевоенные годы главный идеологический орган журнал «Большевик» не напечатал ни одной статьи, специально посвященной «Курсу». В то же время выпуски журнала за 1947 г. буквально наводнены восторженными отзывами на выходящие собрания сочинений И. В. Сталина и В. И. Ленина. Возможно (это только гипотеза), что ожидался пересмотр на основе новых «сакральных текстов» ряда важнейших положений, нашедших место в «Кратком курсе». Этого не произошло, а юбилей, с помпой отмеченный советскими работниками интеллектуального фронта, подтвердил незыблемость истин, прописанных в книге.

Все же необходимо понимать, что существование «Краткого курса» не внесло в общественное пространство идеологической определенности, наоборот, он нередко создавал прямо противоположную ситуацию. Дело в том, что книга продолжала публиковаться в неизменном варианте, заметно расходясь с текущей официальной исторической политикой[888]. Многие положения «Курса», объявленные незыблемыми, на деле противоречили тому, что теперь утверждалось, скажем, в партийной печати. От историков это требовало немалого мастерства в обхождении острых углов, явных противоречий и поисков правильных интерпретаций. Очевидно, что Сталин понимал, что «сакральный текст» нельзя менять, иначе он теряет свою сакральность.

Глава 6

Историки и антикосмополитическая кампания

1. Борьба с «безродным космополитизмом» в МГУ

Кампания борьбы с «буржуазным объективизмом» предваряла более агрессивную и беспощадную антикосмополитическую кампанию, последовавшую в 1949 г. С одной стороны, новая кампания не отменяла предыдущую, но, с другой, акценты в ней заметно сместились. Теперь гонения приобрели явный антисемитский характер.

Антисемитизм в послевоенное время получил заметное распространение. В этом феномене тесно переплетались антисемитские настроения самого И. В. Сталина, влиятельной части партноменклатуры, а также широких слоев населения. Антисемитские проекты внутри партийной элиты зрели еще в довоенное время[889].

При выявлении причин важно учитывать и внешнеполитические аспекты. В 1947 г. появилось неподконтрольное Кремлю государство Израиль, взявшее явный проамериканский союзнический вектор. Необходимо признать и стремление идеологов сформировать образ внутреннего врага, на которого можно было бы списать неудачи во внутренней политике. Евреи для этого идеально подходили[890]. Кампания сопровождалась чистками евреев в сфере государственных и партийных кадров, и в особенности, в сфере культуры и идеологии[891].

Системное изложение термина «космополитизм», по наблюдениям А. В. Фатеева, появилось в «Литературной газете» 17 апреля 1948 г. в передовой статье «Укреплять и развивать лучшие национальные традиции». Естественно, он носил негативные коннотации[892]. Впрочем, термин до этого в идеологических целях уже использовался неоднократно.

Формальным поводом для старта кампании стало разоблачение «антипатриотической группы театральных критиков» в статье в газете «Правда» от 28 января 1949 г.[893]. Членами «группы» оказались евреи, правда, носившие русские псевдонимы. Сама кампания против «космополитов» в центральной прессе была достаточно скоротечной: она проходила всего несколько месяцев: с зимы по весну 1949 г. Уже начиная с лета, главным врагом были объявлены «Тито и его клика»[894].

Антикосмополитическая кампания являлась элементом «зачистки» политической и идеологической системы. Не случайно, что в том же году прошли два крупных процесса: т. н. «Ленинградское дело» и «дело Госплана». Все они заметно изменили конфигурацию сил в партии[895].

На историческую науку происходящее в стране оказало самое прямое и негативное влияние. Именно кампания «борьбы с космополитами» оставила не просто дурные воспоминания в социальной памяти ученой корпорации, но стала фактически мировоззренческим шоком, причиной переоценки сложившейся картины мира.

В связи с ярко выраженным антисемитским подтекстом кампании необходимо прояснить вопрос о том, насколько антисемитизм был распространен среди историков, ведь именно от этого зависело, насколько агрессивно была настроена среда по отношению к евреям. Антисемитские настроения даже в научных кругах имели широкое распространение еще в дореволюционное время. Более того, для тогдашней Европы это была норма[896]. Явными антисемитами были многие известные историки: С. П. Бартенев, И. Е. Забелин, Ю. В. Готье, М. М. Богословский, М. К. Любавский и др.[897] Они являлись учителями многих ведущих советских ученых. Ясно, что настроения учителей вполне могли им передаться. В 1920-е гг. советская власть всячески боролась с антисемитизмом. Поэтому и наблюдалось активное вхождение лиц еврейской национальности в интеллектуальную элиту нового общества. Поворот к новой политике, ставка на патриотические, а не интернациональные, ценности стали стимулом к ползучему распространению антиеврейских настроений[898].

Советские историки (естественно те, кто сам не являлся евреем) не были одинаковы в своем отношении к евреям. Например, В. П. Волгин всячески боролся с проявлениями антисемитизма во вверенных ему учреждениях[899]. В то же время можно перечислить немало известных ученых с явно антисемитскими симпатиями. Таким образом, среда не была однородна, но нельзя отрицать, что некоторыми не в последнюю очередь двигали именно мотивы национальной неприязни.

Сразу следует подчеркнуть, что интеллигенция еврейского происхождения занимала в процентном соотношении значительную нишу в исторической науке. В МГУ практически вся кафедра истории советского общества, возглавляемая И. И. Минцем, состояла из евреев. Такое положение дел, несомненно, мешало желающим получить место на кафедре и только добавляло антисемитизма. А. Л. Сидоров, возглавивший разгром кафедры в МГУ, утверждал: «Я не против евреев, среди которых у меня много друзей и много учеников. Но я против того, чтобы собирали и группировали только их, как это делал Минц»[900].

До 1949 г. термин «космополит» в исторической науке фактически не звучал. В этом ее отличие от филологии, где «космополит» являлось расхожим идеологическим ярлыком еще в кампанию по борьбе с «буржуазным объективизмом». Главным космополитом был назван покойный академик А. Н. Веселовский, активно использовавший сравнительно-исторический метод в своих исследованиях мировой литературы[901]. Любопытно отметить, что в исторической науке, по примеру филологии, необходимо было найти своего классика, на которого можно было бы свалить все «космополитические» ошибки. Из покойных такой «чести» удостоился М. Н. Покровский, из живых — И. И. Минц.

В первом номере