Такой всеобщий мир сроком на десять лет Людовик VII провозгласил в Суассоне в июне 1155 года «по прошению людей Церкви и по совету своих баронов ради укрощения пыла дурных и удержания насилия тех, кто грабит». В Суассоне собрались архиепископ Реймса, архиепископ Санса, их викарные епископы, аббаты крупных монастырей. Все они по очереди поклялись поддерживать мир. Затем клятвенное обещание давали один за другим герцог Бургундский, граф Фландрский, граф Шампанский, граф Неверский, граф Суассонский, а также все присутствовавшие на съезде бароны. Наконец, поклялся и сам король: «При всем собрании и перед вами мы дали королевское слово, мы объявили, что будем нерушимо блюсти этот мир и согласно нашей власти покараем всех тех, кто нарушил бы сей ордонанс». Речь шла о коллективном соглашении, очень напоминавшем те, которые принимались в 1000 году участниками собраний, происходивших вокруг ковчежцев со святыми мощами. Речь шла о мире Божием. Но ныне забота о его сохранении возлагается не на епископов, умирение идет не по диоцезам. Ныне хранителем мира, всеобщего мира, в королевстве должен быть его монарх, предстатель Господа, который, как и епископы, получил священное помазание.

В последние годы своего царствования Людовик употребил все свое рвение, все свои силы на поддержание мира. И это ему удалось. В 1166, а затем в 1171 годах к королю с просьбами о помощи обратились епископ Макона, аббат Клюни. Их земли осаждали разбойничьи банды, нанятые «дурными» сеньорами. Король, находившийся в Везлейском аббатстве, которое он когда-то защищал от графа Неверского, сразу же откликнулся на призыв. Достаточно было его ополчению приблизиться, как все смирились. «Мы пришли, — утверждал король в преамбуле грамот о мире, принятых на согласительных собраниях, где он председательствовал, — потому что земля Бургундии из-за отсутствия королей длительное время не умирялась надлежащим правлением. Всякий, кто имел в этом крае какую-то мощь, мог нападать на других, притеснять слабых, разорять добро Церкви». Теперь этого они делать не смогут, ибо явился король. «Видя столько злобы и движимые усердием во имя Господне, мы пришли в Бургундию с войском, дабы свершилось мщение, ради обновления мира и края». После завершения военных экспедиций для церкви в Авена-ан-Божоле был изготовлен резной алтарь. На одной его створке изображен Христос во Славе в окружении апостолов, а на другой — король миротворец (rex pacificus). Обе фигуры совершенно симметричны, изображение короля как бы повторяет в видимом мире образ Всевышнего. В охраняющей королевской длани помещено изображение и самого небольшого храма. По существу, это символ всей Церкви, в которую король входит как помазанник Божий. Кроме того, в силу своего звания он является верховным охранителем Церкви на всей той земле, которую ему доверили небеса. Король Франции ныне уже не новый Давид, как Карл Великий, он — новый Мелхиседек, который одновременно являлся и царем Салимским, и первосвященником; предвосхищая Христа, он принес в дар Господу хлеб и вино. Благочестивейший Людовик, этот своего рода монах, тоже стремился выступать одновременно и как король, и как священник. До сих пор на совмещение двух ролей претендовали лишь понтифики, начиная со Льва IX.

Возвратившись из миротворительной экспедиции, которую король проводил на дальних рубежах своего царства, он получил долгожданный и щедрый дар. Господь наградил его за труды сыном. Ребенка назвали Филиппом — по имени его предка. Позднее рассказывали о том, что Людовику якобы приснился вещий сон, что в «богоданном» мальчике он увидел нового Мелхиседека, «держащего в руке золотой кубок, наполненный человеческой кровью; он предлагал этот кубок всем государям королевства, и все пили вместе с ним». Чтобы отпраздновать событие, один из монахов Сен-Жермен-де-Пре написал «Историю достославнейшего короля Людовика», продолжив труд, предпринятый Сугерием в Сен-Дени. Монах описал тревожное ожидание, рождение ребенка, его крещение, взрыв радости парижан. Их город является ныне столичным, сюда со всех концов земли стекаются люди духовного звания, жаждущие знаний. Мы не знаем, какую роль сыграл король в собирании знатоков священной науки в своем городе. Не случайно ли то, что они решали обосноваться именно здесь, поблизости от королевской резиденции, а не в Лане, к примеру, хотя там сохранялись книги, которыми пользовались еще ученые мужи, собранные Карлом Лысым в его Компьенском дворце? Достоверно, тем не менее, что своими дарами король помог обновлению кафедрального собора в Париже. Он принял сторону епископа Мориса дю Сюлли в споре с Петром Певчим и его аскетичными сторонниками, осуждавшими гордыню и призывавшими не растрачивать деньги бедняков на постройки, служащие поддержанию престижа, утолению гордыни. При поддержке Людовика Сюлли взялся за полную перестройку собора Нотр-Дам де Пари.

Как раз в период правления Людовика VII в строительстве соборов начинается расцвет того архитектурного стиля, который мы называем готическим, а современники определяли как «постройки на французский лад». Opus francigenwn — постройка франкского происхождения — само выражение точно указывало место, где родился этот стиль церковной архитектуры: сердце старой Франкии — Сен-Дени-ан-Франс. Первый образец для таких соборов дал аббат Сугерий. Он исходил из идеи святого Иоанна и Ареопагита, утверждавших, что Бог есть свет. Свет поэтому должен был наполнять церковь, вливаясь через высокие окна и витражи. Собору следовало служить доказательством того, что все сущее, благодать Господня есть отсвет любови Божией. А поскольку Господь обрел свое земное воплощение, при входе в храм, на его фасадной стене, обращенной к народу, полагалось разместить ряд изображений — безмолвную проповедь, убеждающую в том, что Бог, воплотившись в человеке, есть брат живущих и что жить следует по слову Господню. После 1140 года все епископы провинции Капетингов последовали примеру Сен-Дени, пригласив тех мастеров, которые работали у Сугерия. Мастерская резчиков перебралась в Шартр, чтобы украсить там королевский портал кафедрального собора, а мастерская стекловаров — в Париж, чтобы сработать витражи для старой церкви Нотр-Дам. Именно тогда наиболее продуктивные мастерские каменотесов и плотников переместились от монастырских базилик к кафедральным соборам.

Это перемещение является свидетельством трех изменений, произошедших в распределении власти. В первую очередь оно говорит об успешном завершении реформы Церкви, в ходе которой епископат решительно подчинил себе монашество. Но также и о тех более глубоких изменениях, в результате которых христианство, сводившееся к исполнению ритуальных действий у чудодейственных мощей, незаметно, исподволь заменялось христианством, нашедшим повседневное выражение в соблюдении неких моральных норм, внушаемых каждому верующему. Внушать их людям должно было духовенство, и более всего — епископы. А кафедральный собор должен был служить задаче доведения этих норм до верующих, задаче воспроизведения в зримых образах представлений, выработанных в богословских школах. В то же время отмеченное перемещение явилось результатом роста мощи городов. Над городом довлели сеньория епископа и сеньория соборного капитула. Обе они пользовались растущим богатством городов.

При этом основная часть средств, шедшая на перестройку главной церкви города, вымогалась у горожан с такой жесткостью, что бюргерство подчас начинало сопротивляться. Так было в Реймсе, где население взбунтовалось и перестройку собора пришлось на время прекратить. Но своей силой и славой города были обязаны, помимо прочего, и мощным стенам, и колокольням соборов, возвышавшимся над скоплением лачуг. Купцы на ярмарках, похвалявшиеся тем, что им оказывает покровительство епископ, давали деньги из гордости, ворчали, но платили. И требовали, чтобы их вклады не оставались анонимными, чтобы было видно, что такой-то витраж — дар такой-то торговой гильдии. Эти знаки дарения, которые продолжают привлекать внимание исследователей, свидетельствуют о том, что горожане не оставались в стороне от строительных забот духовенства. Ради искупления греха корыстолюбия они жертвовали на строительство соборов немалые суммы из тех неправедно нажитых денег, которые получали, обирая окрестное сельское население.