Джимми сидел в гостиной, придвинув кресло-качалку к окну, откуда можно было разглядывать раскинувшуюся внизу улицу. Он всосал глубоко в легкие этот запах отделанной кожи, задержал его на несколько секунд и сделал медленный выдох. Чувствовал, как воздух щекочет кончик его носа. Он закрыл глаза и повторил действо. На этот раз по векам промелькнул белый отсвет. В горле оставалось покалывание, и он почувствовал себя спокойнее. Он переоделся в модную, но повседневную одежду, простоял двадцать минут в душе, обильно полил себя своим дорогущим лосьоном после бритья и дезодорантом. Он побывал в «Дино Деликатессен» на Фулхэм Роуд и купил два сорта свежего чая, кофе с кофеином и без, снятое и обычное молоко, четыре сорта разной выпечки. Но они, вероятно, отправятся в паб. Или, может, в ресторан. В Фулхэме полно модных ресторанов, хотя Манго наведывается в эти заведения довольно редко. Итальянские, французские, греческие, тайские. Что бы ты ни пожелал купить за деньги, всегда найдется обходительный делец, готовый снабдить тем, что тебе требуется.

Позвонила мама, сообщила новости. Ее слова искажались, летя по телефонной линии, соединявшей два таких далеких друг другу мира. Она позвонила ему в WorldView в первый раз в жизни. У Манго ушло несколько секунд на то, чтобы привыкнуть к ее голосу и осознать, что он еще не окончательно рехнулся. Эти слова сочились из трубки, искаженные динамиком, и мамино послание получилось обрывистым и невнятным, превратилось в жужжащее эхо. Эти несколько жизненно важных секунд ушли на то, чтобы понять смысл маминого звонка. А потом он задавал вопросы и получал ответы, в конце концов положил трубку и пошел, изумленный, забирать свое пальто. Все эти офисные дела перестали иметь для него значение, его директор вдруг лишился своей роли ключевого игрока в захватывающей игре международных финансов, оказалось, что он просто мелкий дрочила-недоумок с отвратным запахом, перхотью и удручающей склонностью переводить статьи из The Times в лекции самопрославления. WorldView, расплавившись, застыл задним планом, люди вокруг превратились в тени. Он отправился к лифту, подождал, пока откроются двери, не подозревая, что его сейчас понизят втихую. Он поехал домой на небольшой скорости, выключив радио.

Джимми напряг глаза и выпил глоток минеральной воды. Он нервничал. Упражнения по глубокому дыханию, которые рекомендовал ему доктор, конечно, работали, но его мозг отказывался отключаться полностью. Это больше, чем просто нервозность. И это вполне естественно. Он сидел один в своей квартире, и он был в ужасе. Действительно в ужасе. Не зная точно, от чего именно. От ожидания. Вот в чем дело. Он постукивал ногой по плинтусу, быстро оглядывал комнату, проверял, что все вещи стоят на месте, пытался собрать свое внимание, но страх наваливался опять, и он снова выглядывал на улицу. Он мог бы оставаться на работе еще несколько часов, но понимал, что теперь уже не сможет нормально сосредоточиться. Он захотел уйти сразу же, как до него дошли, наконец, слова его матери. Недвижимость, богатство, статус, какое это все имело значение, если твой брат вернулся, чтобы наконец с тобой встретиться, спустя восемнадцать лет после того, как все его мысленно похоронили где-то в полях? Что теперь после этого значит все остальное? В голове гудело. Мозг снова начинает играть в свои игры.

Он представил себе перепаханное поле, густая черная грязь и жирные коричневые черви. Древнее поле битвы, устеленное телами датчан, и саксов, и людей всех племен на свете, которые когда-либо высаживались в Англии и воевали на этой земле, почва всосала их артериальную кровь. Людей рубили и кромсали на изодранные куски, размахивая золотыми топорами, заржавевшими и затупевшими от постоянного рубилова, рубилова, и еще раз рубилова, Джек Потрошитель и убийцы с М25 с их фургонами, и с машинами, и с возведенными колючими проволоками. Съезжаешь на кольцо и соблюдаешь ограничение скорости. Забиваешь на очевидное. Штык в ботинке. Серебряный и чистый. Новенький, только из магазина. Дорогие модные галоши. Набивка из зеленой резины. Выезжаешь, чтобы посмотреть воскресным утром на птиц, послушать, как в далекой роще стучат дятлы, но услышать только крики ворон и увидеть, как вороны со своими иссиня-черными перьями клюют, стучат, клюют клювами, остро и безжалостно раздирают головы мелких пташек, крепко впиваются в шеи, вгрызаются в кожу, расчленяют обезглавленные тельца, гниющие под дождем, гром, молнии затопили Англию, обессиленную и больную Англию. Черная земля, черные птицы, из-под земли пробивается черная мумифицированная рука, пробивается, тянется к Джимми, хватает его за шею, он чувствует, как горло сдавливают кости пальцев, и от этого ему хочется блевануть, он задыхается, хватает ртом воздух, ни вдохнуть нормально, ни выдохнуть, грязный кулак швыряет его в грязь, в коллектор, в нищету проулков, где живут бездомные и психопаты, забота об обществе существует где-то вне блокбастеров уличной жизни, романов, которые показывают на экранах дорогих кинотеатров, задний ряд, поп-корн, мастурбация, парнишка разбрызгивает сперму на бархатные кресла и черные чулки и подтяжки своей подружки-школьницы. Восстать из мертвых. Вернуться назад из могилы. Назад с небес и ада на земле, из высотных офисных районов и высотных квартир, откуда открывается одно и то же зрелище. Замусоренная земля, провонявшая инсектицидами, умытая кислотным дождем, выжженная солнцем, снова смоченная, и так до тех пор, пока она не станет чистой, и плодотворной, и готовой вернуть мертвецов обратно, словно воскрешая их. На этих школьных уроках истории они совсем забыли про тех людей, которые воевали в полях, говорили только про королей и королев, их сыновей и дочерей, игнорируя изнасилованных сыновей и дочерей крестьян, что были похоронены заживо.

Мама сказала — в семь часов.

Пит Уилсон получил по заслугам. Его ударило в переносицу, из носа потекла кровь прямо на голую грудь Белоснежки. Его вина была очевидна, не обусловлена и не выдумана, не выросла из застарелой идеи о справедливости. Он сам шел к этому, дело кончилось тем, что он оказался в постели с Джил Смарт, и его самой большой ошибкой было то, что он продолжал идти по кругу, отлично зная, что она живет с парнем, который любит ее и рехнется, узнай он когда-либо о ее неверности. Но ему было наплевать. Он об этом вообще не задумывался. Время было такое, когда думаешь только о себе, а на всех остальных тебе просто положить.

А затем, в один прекрасный день им не повезло. Вот они, заигрывания с человеческими эмоциями. Вот и все, чему он мог научиться с этой ебучей девочкой в стиле соул. Кев Беннетт вошел в комнату и застукал их за этим самым занятием, и вполне естественно, что он чокнулся, увидев эту сцену. Пит позади Джил, жен-шины, которую любил Кев, а та стоит на четвереньках, и поворачивает голову, и видит своего жениха, стоящего в дверях, ошеломленного, вся трагедия уместилась в одном кадре, на лицах шок и холодное осознание того, чем обернется для них этот момент. А это все гормоны и железы. Естественные потребности. А потом была неизбежная драка, и у Пита после спидов голова ничего не соображала, и разум практически отключился, он выбирался, шатаясь, из этого несчастливого дома, зажав под мышкой свою одежду. Оставив Джил разбираться со всем этим безумием самостоятельно. Он оделся, стоя у чьих-то дверей, надеясь, что из этих дверей не вывалится вдруг какой-нибудь накачанный молодчик, с детства ненавидящий эксгибиционистов. Одевшись, он заторопился домой, он хотел спрятаться. Ясно, что это все равно не поможет, но он не знал, что делать. Не мог нормально собраться с мыслями. Он не хотел, чтобы Беннетт стукнул его башкой об стену спальни, не хотел, чтобы прохожие увидели его голого и начали над ним ухохатываться. Джил оказалась вполне рисковой штучкой, а он совсем не хотел драться с Беннеттом, потому что в этом случае швы пришлось бы накладывать именно Кеву. Пит его не обвинял. Беннетт убил бы его сто пудов, если бы он не сбежал, Кев оборачивается к Джил, ищет какого-то объяснения, чтобы она сказала что-то, что расставит все на свои места. Он ждал волшебного повода, зная, что сказать тут нечего. Судить надо было но их действиям, не по словам. Пит вкатился домой, он ждал, когда же навалится сон, когда же его выключит, мечтая, чтобы мозг наконец отрубился, нетерпеливо постукивая пальцами но подушке, зарыв в нее голову. Это было долгое, мучительное ожидание, и когда он наконец уснул, то не просыпался до следующего утра.