Осенью 1917-го отношения Киева и Петрограда снова расстроились. Генеральный секретариат и Рада настаивали на украинизации армии. На пост командира 1-го украинского корпуса предложили генерала Павла Скоропадского, но Временное правительство его не утвердило: слишком правый и слишком украинец. В Киеве очень хотели восстановить военный секретариат, что было для Временного правительства просто недопустимым. Последней каплей стала декларация Генерального секретариата о выборах в Украинское учредительное собрание. В этом шаге Петроград справедливо увидел новую угрозу украинского сепаратизма. Винниченко и еще несколько генеральных секретарей вызвали в столицу, и они покорно поехали. Позднее Винниченко писал, будто сразу по приезде в Петроград получил сведения, что «в петроградской тюрьме уже были готовы камеры для генеральных секретарей»[580].

Путешествия из Киева в Петроград для пассажиров вагона первого класса были еще сравнительно безопасны. Однако поезд тащился по железным дорогам больной революцией страны очень медленно. Винниченко с товарищами прибыли в Петроград только утром 25 октября 1917 года. На перроне их не встречали ни правительственная делегация, ни тюремный конвой. Идти было некуда. Вокзал уже патрулировали красногвардейцы. Временному правительству оставалось лишь несколько часов, а сам Керенский выезжал из Петрограда на автомобиле американского посольства: «…“грозная” власть разлетелась на все стороны, как стайка вороватых воробьев»[581].

В 1917 году из русских политических сил только большевики поддерживали Раду и все украинское национальное движение. Ленин однозначно одобрял и I универсал, и созыв Второго войскового съезда (в пику Керенскому), и автономию Украины. «Уступите украинцам – это говорит разум, ибо иначе будет хуже, силой украинцев не удержишь, а только озлобишь. Уступите украинцам – вы откроете тогда дорогу к доверию между обеими нациями, к братскому союзу их как равных!»[582] – призывал Ленин со свойственной ему настойчивостью и какой-то яростью, что чувствуется даже спустя сто лет. Право наций на самоопределение было важнейшим лозунгом большевиков, краеугольным камнем их программы решения национального вопроса. И Ленин не упускал случая напомнить, что к украинскому народу этот лозунг относится в первую очередь: «Ни один демократ, не говоря уже о социалисте, не решится отрицать полнейшей законности украинских требований. Ни один демократ не может также отрицать права Украины на свободное отделение от России: именно безоговорочное признание этого права одно лишь и дает возможность агитировать за вольный союз украинцев и великороссов, за добровольное соединение в одно государство двух народов»[583].

В преимущественно русском Екатеринославе все партии были против I универсала Рады, обвиняли украинцев в шовинизме и сепаратизме. И только большевистская газета «Звезда» писала, будто большевики «по-братски протягивают руку украинскому народу»[584]. В Киеве на первомайской демонстрации 1917-го большевики обменялись приветствиями с огромной колонной сторонников Центральной рады, красные и «жовто-блакитные» казались стороннему наблюдателю верными союзниками[585]. Но союз был временным, а трогательное единство – мнимым.

Вопреки воле Ленина и Сталина, который уже считался в партии признанным специалистом по национальному вопросу, русские большевики на Украине относились к украинскому движению осторожно, даже враждебно.

В 1917-м большевики на Украине были представлены двумя группировками – киевской и юго-восточной. Вторая потенциально была сильнее, их социальной базой были русские рабочие Екатеринослава, Луганска, Юзовки, Макеевки и Харькова: металлурги, паровозостроители, шахтеры.

Правда, еще летом 1917-го эти рабочие поддерживали русских меньшевиков и эсеров, покупали их газеты, ходили на эсеровские и меньшевистские митинги. На платные (!) лекции меньшевистских ораторов Феликса Кона, Якова Рубинштейна, Сеита Сана (Сеита Девдариани) собирались многие сотни, если не тысячи слушателей (если собиралось человек 300–400, то считалось, что народа немного). Слушатели платили меньшевикам от 50 копеек до 5 рублей. Большевики брали за свои лекции меньше – от 10 до 25 копеек[586].

Только осенью 1917-го большевики в Харькове, Донбассе и Екатеринославе перехватили инициативу. Этому помогли как общероссийские успехи партии Ленина и Троцкого, так и энергия и талант вождя местных большевиков товарища Артёма. Те заводы, что с «американской», по словам Исаака Мазепы, скоростью выросли за предвоенные десятилетия, стали бастионами русского, но не украинского большевизма. Лидеры большевиков Донбасса и Екатеринославщины: Федор Андреевич Сергеев (товарищ Артём), Климент Ефремович Ворошилов, Эммануил Ионович Квиринг, Валерий Иванович Межлаук, Серафима Ильинична Гопнер – к этническим украинцам явно не относились и украинскому движению не симпатизировали. Их сторонники нередко смотрели на украинцев как на врагов. Уже в марте 1918-го нарком внутренних дел Луганского совнаркома Александр Червяков арестует делегатов II Всеукраинского съезда советов, «разговаривавших на украинском языке»[587].

Киев был не столько промышленным, сколько торговым, финансовым, культурным центром, поэтому и потенциальных сторонников у большевиков там было меньше. Советские историки будут много писать о пролетарской революции в Киеве, но сами же признают: промышленные рабочие составляли только 6 % населения Киева[588]. Даже знаменитый киевский завод «Арсенал» насчитывал лишь 700–800 рабочих, и далеко не все они поддерживали большевиков. Успех киевских большевиков был не в массовой поддержке, а в хорошей организации тех немногих сил, что были в их распоряжении. Поэтому две-три тысячи вооруженных красногвардейцев сыграют выдающуюся роль в борьбе за власть в полумиллионном городе.