Рабочие военного завода «Арсенал», обмундировочных мастерских и киевские железнодорожники дали большевикам немало сторонников, а со временем и бойцов. Большевики здесь, как и на юго-востоке, были русскими, евреями, немцами. Немногочисленные украинцы затерялись в их среде. Владимир Затонский, как раз один из этих немногих украинских большевиков, вспоминал: «…ночью, возвращаясь с какого-то собрания, надумал зайти в комитет (партии большевиков. – С.Б.) узнать, нет ли каких новостей. По дороге встретил комитетчиков с Пятаковым во главе. Вот, говорят, кстати, ты по-украински говоришь. Пошли!

Спрашиваю:

– В чем дело?..

Говорят:

– Пойдем в Центральную раду. От имени украинских с[оциал]-д[емократов] приходили в комитет Касьяненко Евгений и Немирович и предлагали согласиться с Центральной радой»[589]. В 1917-м знание украинского среди киевских большевиков – сравнительно редкое свойство.

В то время, когда «Правда» публиковала одну за другой «проукраинские» статьи Ленина, лидер киевских большевиков Георгий Пятаков на заседании местного комитета РСДРП(б) говорил прямо противоположное: «Вообще поддерживать украинцев нам не приходится, так как пролетариату это движение не выгодно. В этом движении можно усмотреть и борьбу национальной буржуазии против элементов социальной революции; она старается национальными узами связать революционное движение и повернуть вспять колесо истории. Это – движение против социальной революции»[590].

Будущий лидер киевских большевиков родился в местечке Городище, где украинские купцы Кондрат Яхненко и Платон Симиренко[591] построили большой сахарный завод. Этим предприятием восхищался еще Тарас Шевченко. В его время богатый, успешный бизнесмен-украинец был редкостью. Отец Георгия (Юрия) Пятакова Леонид Тимофеевич Пятаков был преуспевающим инженером, затем – директором Мариинского свеклосахарного и рафинадного завода и совладельцем фирмы «Мусатов, Пятаков, Сиротин и К».

«Сахарозаводчик» до революции звучало примерно так же, как «нефтепромышленник» в наши дни. Еще в XVIII веке немцы открыли способ получать сахар из свекловицы. А в XIX-м в России появились первые сахарорафинадные заводы. К началу века XX-го это был быстро развивавшийся и чрезвычайно доходный бизнес, и землевладельцы всё расширяли посевы сахарной свеклы, которая давала прибыль больше, чем товарная пшеница.

«Я впервые в моей жизни живу так близко, бок о бок с людьми, тратящими на себя в год десятки, может быть, даже сотни тысяч, с людьми, почти не знающими, что значит “не мочь” чего-нибудь»[592], – говорит герой Куприна. «Черт возьми, я еще никогда не ездил с таким шиком! Четверня цугом породистых, прекрасных лошадей, резиновые шины, коляска, серебряные бляшки на сбруе, а на козлах – здоровенный детина, одетый не то казачком, не то грумом… Навстречу нам то и дело попадались длинные вереницы возов, нагруженных доверху холщовыми мешками с сахаром. С Ольховатского завода вывозится ежегодно около ста тысяч пудов сахара»[593]. Между прочим, Мариинский завод производил сахара в четыре раза больше.

Киевская губерния по количеству сахарных заводов была первой в России. Второй – Харьковская, третьей – Подольская[594]. В Киеве самые роскошные наряды носили не аристократки, а жены, дочери и содержанки сахарозаводчиков: «Они тысячи бросали на последние моды, они и их жены… Моя семипудовая кузина, ожидая примерки нового платья в приемной у знаменитого портного Швейцера, целовала образок Николая-угодника: “Сделай так, чтобы хорошо сидело”»[595], – рассказывала Анна Ахматова Лидии Чуковской.

Именно на сахаре разбогатела знаменитая семья Терещенко. Михаил Иванович Терещенко, известный банкир, землевладелец, политик и меценат, деловой партнер Эдуарда Ротшильда, оставался одним из крупнейших сахарозаводчиков. Михаил Иванович купил индийский голубой алмаз, названный в его честь алмазом Терещенко (Tereshchenko diamond). Это был второй по величине голубой алмаз в мире (сейчас он четвертый).

Киевский дворец Терещенко располагался на Терещенковской улице, его украшали картины Врубеля, Репина, Верещагина. На рейде Саутгемптона стояла его 127-метровая паровая яхта «Iolanda», тогда крупнейшая частная паровая яхта в мире.

Пятаковы не были так богаты, как Терещенко, но и «простым» сахарозаводчикам денег хватало на очень сладкую жизнь. Однако братья Пятаковы нашли для отцовского капитала совсем другое применение. Двое из пятерых сыновей сахарозаводчика Пятакова стали революционерами.

Брат Леонид был инженером и до поры до времени работал по специальности. Георгий, хотя и поступил на экономическое отделение юридического факультета Петербургского университета, вскоре стал профессиональным революционером. С третьего курса его отчислили. Сначала Георгий пристал к анархистам, а позднее перешел к большевикам. На его идейную эволюцию повлияла личная жизнь. Вернувшись в Киев, он познакомился с революционеркой Евгенией Бош. Евгения, дочь богатого немца-колониста Готлиба Майша (Бош она по первому мужу, тоже богатому немцу), была на одиннадцать лет старше Георгия. Время, свободное от воспитания двух уже почти взрослых дочерей, она посвящала революции. Друзья восторженно называли Евгению «типичной большевичкой», в которой «сконцентрировано было все лучшее, что дал большевизм нашей партии, – прямолинейность, чистосердечная преданность революции, непреклонная вера в окончательную победу пролетариата и идейная “твердокаменность”»[596]. Словом, это была безжалостная фанатичка, о ее жестокости в годы Гражданской войны будут ходить легенды. Когда Евгению направят контролировать продразверстку в Пензенской губернии, она лично застрелит из пистолета крестьянина, отказавшегося сдавать зерно.

Фанатизм, «твердокаменность», идейная бескомпромиссность сочетались у Евгении со свободными взглядами на семейные отношения. Академик Солдатенко, биограф Георгия Пятакова, пишет, будто между Георгием и дочерьми Евгении Бош – Ольгой и Марией – «сложились особенные, теплые, больше чем товарищеские отношения»[597]. Целомудренный Солдатенко, историк еще советской школы, обходит пикантные подробности, но похожими словами он описывал и отношения Пятакова с еще одной женщиной, Лилией Карклин, что родила сына от Георгия и даже приезжала к возлюбленному в ссылку – в Иркутскую губернию: «…у молодых людей постепенно возникло желание не ограничиваться деловыми контактами, проявились взаимные душевные порывы»[598]. Ольга и Мария тоже приезжали в ссылку к революционерам (Бош и Пятаков отбывали ее вместе), где навестили не только мать, но и Георгия.